убивать.
Как ханжество и лицемерие можно понимать и европейскую миграционную политику, в которой только и есть что заигрывание со своей толерантной аудиторией и со своими уже многочисленными мусульманскими избирателями – но нет ни капли здравого смысла, трезвой оценки реальной ситуации и даже элементарного чувства самосохранения.
Именно эта бессмысленная и дикая миграционная политика создала условия для того, чтобы отчаявшиеся люди из нищей и страшной Азии и Северной Африки любыми способами, кроме легальных, пытались добраться до европейских берегов. Они тонут и умирают от жажды на утлых судёнышках и баржах, задыхаются в трюмах, цистернах и контейнерах, пытаясь переплыть Средиземное море, они лезут на стены и гибнут от электрического тока, пропущенного через колючую проволоку, которой огорожены испанские анклавы в Марокко. Они делают это потому, что знают: если преодолеют море или стену, их обратно не отправят.
Кто придумал эту дикую и смертельную полосу препятствий, этот бесчеловечный экзамен? А придумали это цивилизованные и толерантные европейцы. Как это можно понять?!
И с какой стати тем, кто преодолел такой ужас и унижение, ценить и соблюдать правила и нормы страны, куда они добрались, пройдя через ад? К тому же чаще всего они вырвались из ада, который во многом устроили те самые европейские страны.
Лицемерие и ханжество – не замечать того, что в Европе не зреет, а давно назрел страшный кризис полного отсутствия идей дальнейшего развития того общества, каким оно стало за последние четверть века. Общества, в котором целые социальные и национальные пласты не доверяют, презирают и открыто ненавидят друг друга.
Миллионы людей вышли на улицы, желая заявить, что их не запугать и они не боятся. Это у многих было написано на бумажках и плакатах. При этом беспрецедентно большую манифестацию охраняли беспрецедентно большие силы полиции и жандармов. Всё правильно! Наверное, те, кто спланировал и организовал эти бесчеловечные злодеяния, ликовали, глядя в телевизор на происходящее. А может быть, они смотрели в окно – кто знает?
Эти непостижимые человеческим сознанием чудовища, исполненные жестокостью и мраком, должны были ликовать, видя на улицах Парижа такое количество напуганных людей. Людей, которые даже себе не признались в том, что их вывел на улицы нормальный и понятный человеческий страх. Страх осознания, что смерть от рук террористов существует не только в телевизоре, что она не на Манхэттене 11 сентября, не за морем в Сирии, Ираке и Ливии, не в Пакистане, не в Махачкале и даже не в лондонском метро… Смерть тут, рядом, на соседней улице, у смерти французский паспорт, смерть живёт по соседству и говорит по-французски…
Парижанам и приезжим нужно было 11 января оказаться в тесной толпе рядом с другими людьми. Им нужно было увидеть и убедиться, что они в своём страхе не одиноки. Люди не могли оставаться одни по домам, ощущая, сколь беззащитны их дома, беспомощна их страна, а также их утраченный европейский миропорядок.
Если бы французы ощущали, что их дома – это их крепость, что Париж – это столица подлинных, всецело защищённых свобод и непокорённого достоинства, если бы они были уверены в силе государства, президента и правительства, если бы были убеждены в незыблемости своих европейских ценностей (я подчёркиваю – именно в незыблемости), они бы не вышли в таком количестве на улицы своих городов и своей униженной террористами, прекрасной столицы.
А множество французов-мусульман вышли на улицы, напуганные не только кошмаром терактов, но и движимые страхом усиления исламофобии, опасением прорыва ненависти к любому мусульманину или просто приезжему. Они спешили сообщить всем о том, что не имеют ничего общего с террористами и радикальными исламистами. Этим людям тоже стало страшно в их жилищах, хотя карикатуры журнала «Шарли» не могли не оскорбить их религиозных чувств.
Люди шли по Парижу. Я всматривался в их лица, сидя на корточках возле телевизора. Лица многих были растерянны, глаза широко распахнуты. Люди боролись с ужасом и страхом, прижимаясь друг к другу. Они словно грелись в лютую стужу. Они храбрились. Они несли бумажки со словами, что их не запугать… А на крышах эту демонстрацию охраняли снайперы.
Если бы я был в Париже в воскресенье, я бы тоже вышел на улицу. Я бы тоже нёс листочек. Но на нём я написал бы следующее: «Я не „Шарли“, но я боюсь!»
Я не рисовал карикатур на Пророка, но я боюсь, потому что террористам всё равно, кого убивать.
Я боюсь, что все вы, кто вышел на эти манифестации, ничего толком не поняли, не поняли, что произошло. Вы не признаёте, что ваше общество слабо и лицемерно, а ваши лидеры не обладают волей и неспособны хоть как-то вас защитить.
Я боюсь, что больше вы так не соберётесь никогда, потому что, если, не приведи господь, случатся новые кровавые теракты, вы попрячетесь по домам и не будете искать поддержки друг в друге, а доверие к своему государству потеряете окончательно. Или же наоборот – пойдёте громить и жечь своих мусульманских соседей и сограждан.
Я боюсь, что на всей этой истории многие ваши политики заработают очки и разыграют случившееся, как козырную карту.
Я больше всего боюсь, что из-за вашего лицемерия и ханжества всё европейское лоскутное одеяло, да и мы в том числе, станем ещё более разобщёнными перед страшной опасностью и бездонной тьмой, которая пока только слегка вас задела, послав в Париж всего нескольких террористов.
