ни от движений человека, ни от дуновений воздуха. Рука же со смычком и рука, двигающаяся по грифу, существовали будто отдельно от лица и были, наоборот, напряжены и выразительны.
Однако, присмотревшись и привыкнув к тому, что вижу, я разглядел удивительное выражение лица неизвестного музыканта. Это было выражение могучего внимания и бесконечного интереса. С таким лицом мудрые люди и большие учёные читают глубокие тексты или научные труды.
Музыка была необычная для виолончели, в ней не было высоких и торопливых звуков. Смычок двигался замедленно, да и держал музыкант его странно. Только спустя какое-то время я увидел, что виолончель – не совсем виолончель. Какая-то она небольшая, не изящная, без характерной талии… Гриф у неё широкий, и струн очевидно больше, чем четыре. Уже потом я поинтересовался и узнал, что смотрел и слушал концерт великого гамбиста, каталонца, Жорди Саваля. А инструмент, на котором он играл, называется гамба.
Я не знаток симфонической музыки, камерной тоже. Старинную музыку знаю ещё хуже. К тем, кто играет на старинных музыкальных инструментах, испытываю искреннее почтение и уважение. Это бескомпромиссные люди, но от меня всё это очень далеко.
В данном же случае мне было не важно, на каком человек играет инструменте, чьи произведения исполняет, как его зовут… В интернет я заглянул после того, как концерт уже закончился, – я попросту не мог оторваться.
Я неожиданно нажал на пульт телевизора и увидел и услышал чудо. Ночью. Перед сном.
Музыка была прекрасная, но, совершенно уверен, если бы я не видел человека, исполнявшего её, если бы это происходило не под тёмными сводами, не на фоне окна, не в свете четырёх маленьких софитов, если бы её исполнял какой-то другой человек или он был бы иначе одет… Наверное, через пару секунд я выключил бы телевизор и лёг спать.
Я увидел невероятное единение человека с инструментом, музыкой и пространством. Было видно, что, если не существовало бы инструмента под названием гамба, этот человек ни за что бы не стал тем, кем стал. И если бы не было этого человека, гамба ни за что бы так не прозвучала. Стало быть, не случилось бы чуда, которое я наблюдал. То же, что я видел и слышал, было торжественно, мудро, печально и… прекрасно.
Это потом я прочитал и про инструмент, и про музыканта, но мне уже хватило жизненного опыта и мудрости не начать искать других исполнений концертов этого музыканта и не пытаться начать слушать музыку, исполняемую на гамбе. Я понял сразу, как только концерт по каналу «Культура» закончился, что такое чудо повторить и продлить невозможно.
Мало того, что музыкант совпал с инструментом, музыкой и пространством… Это ещё совпало с моим ощущением времени, жизни, возраста, начинающейся осени и прочее, и прочее, и прочее.
Когда концерт закончился, музыкант встал со стула, зазвучали аплодисменты, исполнитель кланялся, а потом экран почернел и по нему поползли титры, я понял, что чудо музыки в моём кабинете, в моём доме и в моей жизни на данный момент закончилось, и неизвестно, когда случится снова с такой силой.
Музыка закончилась, и надо было ложиться спать, а сон казался совершенно недоступным. После музыки навалилась ночная тишина уснувшего дома, уснувшего города, но сон исчез, улетучился… А спустя какие-то минуты пришла радость: я вдруг подумал, что буквально через каких-то три дня выйду на сцену один к зрителям, в своём пространстве, своём времени, со своими словами… Музыка, конечно, прекраснее, но я не музыкант. И я буду делать то, что умею и люблю.
Я соскучился по сцене.
Вчера был в Кирове (исконное название – Вятка) по причине приятной и радостной: мне вручили литературную премию Салтыкова-Щедрина за сборник прозы «Боль». Хотя, думаю, премию мне вручили не именно за эту книжку, а за совокупность литературных работ.
Я был рад ее получить, мне давно уже премий не давали и очень давно ни на какие премии не номинировали. Давно не видел себя не только в шорт- листах, но и в лонг-листах основных литературных конкурсов и премий. А тут, как я понимаю, не было ни шорт-листа, ни каких-то других листов, потому что в этом году никто другой в качестве кандидата на получение премии Салтыкова-Щедрина не рассматривался. Так что поехал я в Киров в хорошем настроении и без малейшего скепсиса.
Премию мне вручили в приятном маленьком Доме-музее, где жил во время ссылки совсем молодой чиновник Салтыков, псевдоним Щедрин он увёз с собой из Вятки. Городу посчастливилось в том, что дом, который снимал ссыльный Салтыков, сохранился практически в первозданном виде. Этот дом интересен скорее как памятник и музей провинциального быта середины XIX века. Любопытно посмотреть, как тогда жили ссыльные, а жил конкретно ссыльный Салтыков очень неплохо. Написал совсем юный и критически настроенный Миша Салтыков неполиткорректную повестушку, напечатали её в журнальчике, разгневались на него и сослали двадцатидвухлетнего полулитератора-получиновника в Вятку. Ссыльный прибыл, снял себе большой дом с подворьем, поступил на должность… Приехал со слугой, впоследствии были у него, насколько я понял, и кучер, и кухарка. Сделал он себе в Вятке быструю карьеру, стал советником губернатора, а под конец ссылки женился на дочери вице-губернатора – и уехал. Судя по всему, ссылка была неплохая, да и ощущается, что литератор, даже юный, заслуживал внимания… Известно, что в Вятке Салтыков ничего не написал. Был занят службой, служил рьяно, накопил большой опыт, а также материал для дальнейших своих литературных шедевров. Слово «шедевры» я употребляю без малейшей иронии.
Встречали меня у входа в Дом-музей с хлебом-солью барышни в национальных одеждах, спели мне песню, я ужасно смущался, потому что, по правде сказать, никогда меня с хлебом-солью нигде не встречали. Видел много раз, как это происходит, видел в кино и по телевизору. А тут было со мной, и
