многомесячной осады – во внешних стенах зияли огромные провалы, одна из башен рухнула.
– Господь всемогущий! – Марсильо перекрестился. – Кажется, землетрясение было сильным.
А затем усмехнулся:
– Возможно, вам стоит пересмотреть свое недоверие по отношению к Господу нашему и еще раз подумать о Его деяниях.
Ночь уже подходила к концу, когда они оставили позади залив Смирны и вышли в открытое море. Овидайя и остальные долгое время сидели на палубе, хоть и пьяные от приготовленного Жюстелем пунша, однако в то же время трезвые и собранные. Все они прекрасно осознавали, что вообще-то должны были уже лежать на дне моря. Их бегство из Смирны казалось настолько невероятным, невозможным, что о сне нечего было и думать. Однако в какой-то момент большинство гераклидов с палубы исчезли, а на передней палубе остались только Овидайя и Кордоверо.
– Куда мы направляемся? – поинтересовалась Кордоверо.
– В Александрию, оттуда – в Суэц.
– А потом по направлению к Мохе.
Овидайя скрестил на груди руки и взглянул ей в глаза:
– Вы должны объясниться, миледи.
Она спокойно выдержала его взгляд.
– Насчет чего именно, эфенди? – переспросила она.
– Но это же очевидно. Вы женщина!
– Очень проницательно с вашей стороны заметить это. Большинству не удается.
Овидайя затянулся трубкой.
– Если бы я был человеком проницательным, то заметил бы это еще во время нашей продолжительной переписки. Однако вы умело притворялись. Вы подбирали слова очень… по-мужски.
Кордоверо покачала головой:
– Я использовала мужское имя, но то, что я писала вам, – это были мои собственные, настоящие слова и мысли.
– Но зачем? К чему эта маскировка?
Она вздохнула:
– Давид бен Леви Кордоверо был моим отцом. Полагаю, вы знаете некоторые его труды.
– Возможно, – ответил Овидайя. – А возможно, они тоже были ваши.
– Все, что выходило под этим именем вплоть до последних десяти лет, – все работы отца. Его комментарии по поводу «Китаб аль-джабр» Аль-Хорезми и расчет траектории Меркурия помогли ему стать знаменитым. Он переписывался с Дерфером, Гюйгенсом, Спинозой, Ольденбургом и другими. Но отцовские труды об истинной сути Господа не понравились равви, и его изгнали из общины. Моя мать оставила его, остальные члены нашей семьи тоже отвернулись от него.
– Но не вы.
– Нет, не я. Я была его единственным ребенком. Он научил меня всему, что знал сам. Когда мне было всего десять лет, он научил меня арабской арифметике и персидской астрономии. Обучил латыни и французскому. Даже заставил изучать Талмуд, хотя это прерогатива мужчин и ученые говорят, что начинать заниматься этим до достижения сорокового года опасно. Но папа всегда говорил: «Есть нечто более опасное, нежели знания. Это незнание». Я стала вроде личного секретаря для отца, его помощницей. Ориентировалась в его библиотеке так же хорошо, как и он. Когда мне было тринадцать лет, я написала свое первое сочинение по астрономии. За ним последовали другие. Но публиковать их я не могла.
Овидайя хотел спросить почему. Однако понял, что уже знает причину.
– Отец умер в возрасте семидесяти одного года, в 1088 году, по вашему летоисчислению это был 1677 год. Смерть его пришла без болезни, совершенно неожиданно. С тех пор я осталась одна. Я была в отчаянии. Что мне делать? Подумывала о том, чтобы вернуться в объятия кагала. Размышляла насчет того, чтобы уехать из Смирны. В Венеции есть дальние родственники, в гетто Веччио, и еще одна ветвь семьи в Гамбурге. Но когда я всерьез задумалась об этом, то поняла, что это совершенно невозможно. В ваших городах евреев в лучшем случае терпят, а в большинстве нам запрещено находиться даже внутри городских стен. Свободой мы можем пользоваться только в Османской империи, Высокой Порте. Но даже здесь всему есть предел.
– Для евреев и христиан?
– Для женщин. Незамужняя женщина, которая живет одна? Невозможно. Которая еще к тому же занимается натурфилософскими изысканиями? Совершенно невозможно. Поэтому я взяла себе имя отца. Все равно он редко выходил из дома, а из-за херема у него практически не осталось друзей и знакомых. Я постригла волосы и, выходя из дома, надевала мужскую одежду. Франкская улица оказалась идеальным местом для того, чтобы залечь на дно, – большинство иностранцев задерживаются здесь лишь на пару недель или месяцев. Никого не волновал странный молодой андалузец, который жил один в полуразрушенном доме. Большую часть времени я все равно проводила в библиотеке или писала трактаты. Поскольку я практически не выходила из дома и полностью посвятила себя корреспонденции, я нашла место, где могла существовать, – «
