Письма к Олафу Броку. 1916–1923

Сердечно преданный Вам

Гулькевич

13 22/9 XI 1917 Стокгольм

Дорогой Друг,

Только что получил письмо Ваше от 21/8 XI с.[его] г.[ода] то есть – вчера. Между тем, в минувшее воскресенье отправил Вам письмо с бывшим Итальянским Послом в Петрограде Карлотти[87] и просил его сдать таковое Montagna[88]. Последнего же молил позвонить к Вам по телефону и пригласить Вас зайти за таковым. Если М.[ontagna] забыл это сделать, заверните к нему, отправляясь на службу, и вытребуйте от него Вам адресованное мое послание. В нем я просил Вас прекратить

на время

деятельность, сообщил Вам содержание моего письма на имя Centralbanken (советую прочесть его там) и очень, и очень просил Вас никому ни за кого ничего не платить.

На этом спешно обнимаю Вас, дорогой, Вас и Ваших детей и целую ручки Вашей исключительной жены.

Ваш Гулькевич

14 4 XII / 21 IX 1917 Стокгольм

Дорогой Друг,

«И откуда мне это?» (Евангелие от Луки 1.43). Словами Елисаветы мне хотелось бы выразить Вам то, что я испытал при чтении Ваших милых строк от 17/30 ноября. На Вашу trofasthed[89] и доброту ко мне я полагаюсь как на каменную скалу. Но меня до глубины души растрагивает Ваше братское обо мне попечение. Вы

единственный

человек, который в эту минуту, полную неизвестности, неопределенности моей будущности не только подумали обо мне, но и деятельно, и, несмотря на все Ваши занятия и хлопоты, неусыпно заботитесь обо мне. Словами не выразить моей Вам безграничной благодарности за доброту, ласку, которые являются единственною моею поддержкою в настоящее время.

Большое спасибо Денисову[90] за обещание меня взять в свой банк. Только возвращение мое в Россию при большевиках сделалось ныне невозможным из-за репрессий, которыми мне, как и всем заграничным служащим, угрожал Ленин в случае ослушания на предписание его сотрудничать с ним. С этой точки зрения, если бы Ваш проект с Денисовым об основании в Христиании отделения его банка получил осуществление, то это было бы для меня идеалом, верхом блаженства. Нежно и крепко обнимаю Вас.

Тяжелым бременем ложится на мою душу все то, что происходит в России. Анархическая ныне вакханалия едва ли будет иметь возможность продержаться долгое время. Но что это будет стоить и без этого бедной, темной, больной России! Страх за это, а также за судьбу оставшихся там близких мне отравляет существование… Остается при таких условиях лишь одно: вооружаться терпением, надеяться на милость божию и утешаться ласкою верных и добрых друзей…

Теперь по делу: ни Борис Попов, ни доктор Шумова-Демано ни мне, ни профессору Чупрову[91] неизвестны. Политехнических институтов в России несколько. Профессор Чупров, во всяком случае, ничего предосудительного о них не слышал и считает, что раз они скромно работают, то сомневаться в их порядочности нет основания.

2) По делу «[неразб. – ред.]» до сих пор не мог придумать путь к Азовско-Донскому банку [92].

Имелся бы один верный – это Хагеруп[93]. Он очень честный, благородный, но чиновник и поэтому никогда не согласится телеграфировать Пребенсену[94] и спросить его получил ли он деньги, высланные ему тогда-то через центральный банк. Не можете ли Вы воздействовать на Ваше Министерство Иностранных Дел и через него телеграфировать Пребенсену? Опасаюсь, что ввиду нынешних чрезвычайных событий я лично услужить Вам не могу. Большевики не пропустят телеграммы за моей подписью…

3) Относительно «Вестника»[95] не беспокойтесь. Как только наступит пора, сейчас же уведомлю Вас.

Еще раз спасибо от всего сердца. Вас и детей братски обнимаю, целую руку дорогой Вашей жены.

Ваш столь обязанный Вам

Гулькевич

Какую чушь телеграфирует «Космос». Опасаюсь, что я догадываюсь, кто этот дуралей. Он живет здесь, но для безопасности датирует телеграммы Христианией.

15 8 XII / 25 XI 1917 Стокгольм

Дорогой Друг,