Письма к Олафу Броку. 1916–1923

большевики допустят шведское в Петроград или Москву. Большевики молчат, и торгового представительства нет ни в Швеции, ни в России.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны. Деток и Вас обнимаю.

Ваш Гулькевич

100 29 X 192 °Стокгольм

Дорогой,

Хочу хотя бы несколькими словами откликнуться на Ваши милые последние письма, ответить на которые не имею времени.

Евгений Федорович был у меня. Как всегда милый, интересный. Говорили, конечно, и о Вас. Я успокоен. Лондон понимает и знает, что Ваше участие в деле в Норвегии более, чем необходимо[585]. Следовательно, совместная бескорыстная работа, которая Вами и Центросоюзом производилась на благо России, не будет прервана. Глубоко радуюсь за Россию, за Вас и за Центросоюз. Гофм.[ан][586] уплатил Броссе[587] следуемые за паспорт деньги.

Беседа с Michelet[588] чрезвычайно интересна и утешительна по выводам, которые можно сделать. А у нас пало Министерство[589]. Искренне жалею об этом, ибо и для Швеции, и для нас оно было весьма полезно.

Посылаю Вам книжку, которую выписал для Вас из Лонд.[она]. Кажется, она весьма интересна.

Неожиданный телефон. Евгений Федорович спешит проститься и едет к Вам сегодня вечером.

Нежно целую ручки дорогой дорожайшей Нины Ивановны. Детей и Вас обнимаю. Это уже моя судьба – не дают мне «сговориться» с Вами «по душам».

Всегда и неизменно Ваш Гулькевич

101 27 XI 192 °Стокгольм

Дорогой,

Очень меня обрадовали, не оттолкнув моего предложения. Когда его делал Вам, каюсь, чувствовал, что писал его Вам под диктовку Вашего сердца. С Вашим wording[590] согласен, безусловно, но позволил бы себе предложить Вам менее казенное, как мне казалось бы изложение, образец которого прилагаю при сем. Это только набросок, весьма некрасноречивый, но Вы из него сделаете нечто лучшее. Нужно и большевиков по губам помазать, а то они ничего не сделают. Ваши похвалы «власти» и самому комиссару – дань ими вполне заслуженная. Но посоветуйтесь с Е[вгением] Ф[едоровичем][591] – не хочу Вас подводить. Думаю, что кроме хорошего ничего выйти не может. Лунач.[арский][592] по моим сведениям был в Ревеле, то же Горький[593]. Л.[уначарский] направляется, как Вы предполагали, в Берл[ин], Горьк[ий] будто бы в Лондон. Я бы подлинное письмо послал в Берлин и напечатал бы дня через 2 – копию с письма в

нескольких

газетах, хотя бы в Христиании и в Стокгольме. Здесь мы сможем это устроить при помощи Арне. Звонил последнему, чтобы получить имена членов-корреспондентов Академии Наук. Он любезно обещал прислать их Вам лично.

Аукшт.[олиса][594] еще не видел, но думаю, что если Вы добьетесь своего в деле оказания помощи русской Науке, Искусству – думаю, что Вы сможете без малейшей опасности и риска поехать в Петроград и Москву, несмотря на причастность к Центросоюзу. Думаю, что Вас будут «фетировать»[595] и власть, и население.

Я все еще жду отзыва из Парижа, чтобы серьезно взяться за ликвидацию. Покамест она происходит только в моей душе. Если условия службы в Шв. [ейцарии] будут мало-мальски приличны, то поеду туда via Vienna и побуду с дорогими друзьями неделю-другую.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны, Вас, деток, славного моряка крепко обнимаю.

Всегда Ваш Гулькевич

102 10 I 1921 Стокгольм

Дорогой Друг,

Страшная просьба сегодня: оберечь от самоубийства одну мать.

Она рожденная русская, была замужем за немцем Dembke, очень богатым табаковладельцем в России. Война сначала, большевики засим уничтожили его состояние. Он с горя умер здесь. Она живет здесь с дочерью, сама дает уроки иностранных языков, дочь стучит на машинке. Жили они в нужде, но пробивались. В семье в последнее время к дочери примазался лодырь, за которого она и хочет выйти замуж. Мать, предвидя то, что ожидает дочь, не дает своего благословения, но дочь обходится без оного. Тогда мать хотела от отчаяния покончить с собой. Священник помешал и уговорил ее. Она умоляет пристроить на какой-нибудь пароход дальнего плавания в качестве [неразб. – ред.] или просто