не в колесо. Подносы эти изнутри были оцинкованы; целые груды фиников громоздились на них. Финики были очищены от косточек и облиты горячим маслом; они были уложены на мягких хлебных лепешках вперемешку с большими кусками козьего мяса. Гости тотчас же столпились вокруг этих подносов, которые были помещены на низкие глиняные подставки. Широко болтавшиеся рукава правой руки при этом каждый засучил почти до плеча. Я снял свой драгоценный плащ и положил его на циновке у себя за спиной.
Двое прислужников, размахивая пальмовыми ветвями, отгоняли мух, а двое других держали зажженные ветви, которые должны были освещать трапезу.
— Во имя Аллаха! Окажите честь! — с этими словами шейх взял большой кусок мяса, разделил его руками и, в качестве особого знака внимания, протянул довольно лакомый кусочек по направлению ко мне. Возле меня сидел мальчик, едва ли старше 7 лет. Он, по-видимому, был уже принят в круг взрослых, но, блюдя этикет, решался отщипывать мясо лишь по небольшим кусочкам, действуя большим, указательным и средним пальцами правой руки, которыми он ловко запихивал мясо в рот вместе с финиками и хлебом. Шумный разговор прекратился. Слышно было только, как жевали и чавкали голодные челюсти. Вошел запоздавший сотрапезник; возгласил «Салам!» в честь присутствовавших; никто не обратил на него внимания, и он пробился сквозь круг пирующих и жадно принялся за еду. Ни к кому собственно не обращаясь, в минуту передышки между двумя кусками, мой юный сосед крикнул, повернувшись в глубь комнаты: «Хат ма»! («Подай воды»!).
Один из прислужников поспешил выполнить приказание. Живо была опорожнена металлическая чаша, и мальчик, совершив омовение, ловко вручил ее обратно с громким: «Эль-хамду лилах». Мы все по порядку, обращаясь к нему, пожелали: «Будь здоров!», на что мальчик каждому в отдельности отвечал: «Да сохранит тебя Аллах в добром здравии!» Насытившись, каждый облизывал пальцы, с которых капал жир, в знак признательности и полного удовлетворения громко икал, а затем вставал с возгласом: «Эль хамду лилах!» Вслед за тем мылись или обтирались кончиком рукава пальцы, и окончивший трапезу направлялся к тому месту, где он сидел ранее. Все пиршество продолжалось немного более 10 минут.
Подбросили дров в огонь, закурили трубки. Теперь я лучше смог разглядеть помещение. Стены, более 4 м высотой, поддерживали потолок, сооруженный из стволов пальм, поперек которых были положены ветви. Где-то на боковом простенке, у самого потолка, сквозь несоразмерно толстую глинобитную стену было проделано несколько маленьких отверстий, скудно пропускавших свет и воздух. В одном углу был устроен низкий очаг, на котором стоял полный кофейный прибор со ступкой и пестиком. Здесь же неподалеку в полу было устроено продолговатое углубление, куда клались горящие ветви.
Мои и без того воспаленные глаза давно уже страдали от едкого дыма. Поэтому я был несказанно рад, когда вновь обнесли кофе всех присутствующих, и я получил право откланяться.
— Ты оказал нам честь своим присутствием, о внук Рашида! — крикнул Абдаллах мне вслед.
— Честь оказана мне, — отвечал я, надев сапоги и придерживая саблю правой рукой. Я перешагнул через неуклюжий порог и направился к своему дивану. За мной шагал прислужник, держа в одной руке зажженную ветвь, а в другой — мое седло.
Я так устал, что бросил и думать о религиозном омовении и вечерней молитве. Свернув вместе плащ и головной убор и придерживая одной рукой саблю, я растянулся на овечьих шкурах. Я уже было заснул, как вдруг прислужник снова постучался в досчатую дверь и на вопрос, в чем дело, от имени гарема шейха затребовал от меня сорочку, которая и была ему вручена.
Я проснулся только через час после восхода солнца. Вместе с пылающими лучами солнца в комнату проник густой рой мошек, от которых не было отбоя. С признаками крайнего любопытства, раскрыв рот от изумления, прислужник смотрел на то, как я промывал себе глаза раствором сернокислого цинка. Вслед затем он подал мне заботливо сложенную сорочку, которая за ночь подверглась тщательному обследованию со стороны дам гарема. Чтобы не слишком бросаться в глаза своей белоснежной рубашкой, что могло бы вызвать неодобрительное ко мне отношение, я снова напялил на себя старую сорочку и направился в противоположный угол двора, где отдыхала моя «Любимица». Я удостоверился, что по правой стороне ее шеи и по верхней части правого бедра была проведена кровью полоса, примерно в 3 см шириной: это была особая почесть, знак того, что в честь гостя была сделано жертвоприношение. Пока я осматривал ступни верблюда и исследовал состояние его горба, подошел уже прислужник, которому было поручено отогнать верблюда на пастбище: корм можно было найти только в пустыне, в расстоянии трех часов езды, так как в самом оазисе все было давно уже съедено без остатка.
Через 4 часа после восхода солнца был подан завтрак. Еда состояла из бургхуля, особого сорта пшеницы, которая сначала варится, потом сушится и мелется; все это потом накладывается на мягкую хлебную лепешку и перед подачей на стол поливается кислым молоком. Трапеза проходила с такой же торжественностью, что и ужин накануне. Но при этом присутствовавшим были еще розданы искусно выделанные деревянные ложки.
Обув сапоги и надев оружие, я вышел прогуляться в сад.
За садом ухаживали двое слуг. Оба были заняты тем, что черпали огромными кожаными мехами воду из колодца. Меха приводились в действие при помощи каната, переброшенного через блок. Неглубокие канавки огибали со всех сторон колодезное сооружение; перекачиваемая сюда вода стекала затем в особые водоемы, откуда и расходилась по бороздам; получалась целая сеть, охватывавшая весь сад. Благодаря такому устройству, все 220 финиковых пальм в изобилии получали потребную им влагу. В этом роскошном пальмовом саду я пробыл часа два. Едва я, выйдя отсюда, вступил на большой двор, как услышал громкие стоны, доносившиеся сквозь щели в стенах одной из прилегавших ко двору комнат. Мимо пробежала служанка, сообщившая мне, что
