латунью. В нем курились благовония. Я вытянул вперед голову, расправил бороду и раздвинул коффиджи, раскрыв лицо. Потом наступил черед моего соседа справа. Он, видимо, понимал больше толка в этом деле, а потому снял рубашку и подушил себе также подмышками. То же проделали и остальные. Забавно было смотреть на всю эту процедуру. Вслед за тем был подан чай, горячий, но очень жидкий; к тому же он был донельзя подслащен и сдобрен лимонным соком и какими-то пряностями. Во время чаепития меня попросили рассказать о моем путешествии. Я принужден был в точности изложить весь свой маршрут, не упуская ни одного встречавшегося на пути колодца. Не забыт был и вопрос о моем происхождении.
Разнесенный вслед за тем кофе, как мне показалось, отдавал мускусом: бедуин обиделся бы, если бы ему предложили чистый кофе, не приправленный амброй, мускусом, гвоздикой или какими-либо иными пряностями. Немного спустя четверо прислужников приволокли два медных блюда, в поперечнике каждое свыше метра, и поместили их на особой каменной подставке. На размягчившихся от подливки хлебных лепешках в виде двух огромных конусов был навален рис, среди которого виднелись крупные куски жирной баранины. Все в изобилии было полито свежим маслом.
Наместник вытащил из риса самый жирный кусок и предложил его мне. Гостям доставляло, видимо, особое удовольствие скатывать на блюде правой рукой рис в небольшие комочки и в таком виде отправлять его в рот, причем масло хлюпало у них между пальцев.
После еды снова принялись за приготовление кофе. Мне показалось, что гостям доставляло больше удовольствия следить за всеми манипуляциями, чем пить сам кофе. Все набили трубки и зажгли их о тлеющий уголек, который обносил вокруг прислужник на покрытой золотом глиняной тарелке. Страшно горячо и неловко было держать миниатюрную, с каким-то только намеком на чубук, глиняную трубку. Но я решил строго держаться всех обычаев, которые установились среди этих детей пустыни.
Обсуждался план предполагавшегося разбойничьего набега (разу) на соседнее враждебное племя.
— У нас будет всего-навсего 3000 всадников! — заявил один из пожилых собеседников, сразу приступая к делу.
— Ты можешь прибавить еще 300, — возразил другой.
— Но ведь у нас будет всего только 80 лошадей.
— Не знаю, сколько пришлет эмир.
От дыма и спертого воздуха у меня стала кружиться голова.
— Бечатрак! (С твоего позволения, я удаляюсь), — сказал я домохозяину, на что получил ответ:
— У ас-салама! (Иди с миром!)
Мне почему-то не спалось, и я перетащил свою постель на плоскую террасу крыши. Наутро мой глубокий сон был прерван призывным криком муэдзина. Слова молитвенного призыва не успели еще растаять в воздухе, как я уже был на ногах и, захватив плащ и саблю, спустился вниз, в комнату для гостей, откуда вышел на воздух. Побрившись у местного цирюльника и позавтракав великолепными финиками, я пошел бродить по оазису.
Селение, раскинувшееся вокруг замка наместника, составляло лишь часть оазиса, известного под наименованием эль-Гиоф; в нем жило около половины всего числа населения оазиса. Около трети всей площади было занято домами и садами, остальное приходилось на долю бесплодных песков.
Жители, сплошь оседлые бедуины, жили продуктами своих стад и садов. Насаждения, наглухо обнесенные высокими глиняными стенами и потому почти не видные снаружи, состояли из пальм, персиков, абрикосов, смоковниц, виноградной лозы и гранатовых деревьев. В небольших размерах возделывались также овощи и злаки. При кадастре было насчитано по крайней мере 68.000 финиковых пальм, приносивших урожай. За каждое такое дерево, за верблюда, за 5 овец ежегодно взималось по 5 пиастров, т. е. 45 к. золотом. Лошадей имел право держать один наместник, и единственной лошадью в оазисе был принадлежавший ему жеребец.
Когда я проходил мимо цирюльни, меня окликнули и пригласили войти. Перебравшись через корявый порог, и очутился в крошечной каморке. Цирюльник указал мне на своего пациента, у которого был крайне изможденный вид. На правой руке выше локтя у него была огромная гнойная опухоль, вызванная так наз. стригунцом. Я заставил знахаря рассказать, как он лечит эту болезнь. Лишь только головка этого ленточного глиста прободет кожу, его начинают медленно наматывать на палочку, которую тут же привязывают. Палочку ежедневно осторожно поворачивают на незначительный угол, пока, наконец, после нескольких мучительных недель, глист не выйдет весь вон, будучи обернут вокруг деревяшки; если же червя разорвать, то получатся злокачественные опухоли. Полагают, что этот глист поселяется в теле человека вследствие плохой питьевой воды. Он прободает мускулы и пробивает себе дорогу сквозь кожу, пока наконец не достигает длины до 90 см и не выйдет вон.
Я предложил больному свои услуги по извлечению глиста и удалению опухоли. Тот сначала с радостью согласился, но, увидев мой хирургический нож, испугался и отказался от операции. Я не стал настаивать.
В замке, вечером, после ужина, за кофе, продолжались все те же нескончаемые разговоры о набеге.
— Идешь ли ты с нами в разу или нет, о Абдельвахид?
— О брат мой, располагай мной по своему усмотрению! — отвечал я, решив действовать без всякой оглядки, но в то же время с трудом преодолевал охватившее меня волнение.
— Твой дромадер, — славное животное!
— Он — плоть от плоти лучших бегунов Шерарата, — ответил я.
— Это видно с первого взгляда.
