и громче.
Теперь уже можно было разобрать приближающиеся голоса. Прямо на нас мчались во всю прыть два всадника. Доскакав до нас, лошади упали от изнеможения на землю. Это были лазутчики эмира; они загнали своих лошадей в тщетных поисках нас и только случайно наткнулись на нашу колонну. Едва переводя дыхание, сообщили они свои новости: Гехайна расположились в 4 часах к югу отсюда.
Шатры их протянулись на расстоянии двух часов езды. Весь провиант у них вышел. Нужно полагать, что завтра племя снимается с места.
— Благодарение Аллаху! — послышались радостные крики вокруг. — Аллах предает собачьих детей в наши руки, теперь они уж не уйдут от нас!..
— Настанет когда-нибудь и ваш черед! — пронеслось у меня в мозгу.
Смертельно уставшие лазутчики перебросили свои трубки товарищам, и те, набив их, зажгли.
— Воды, ради всего святого — воды! — взмолился один из прибывших. Кто-то принес мех и приложил его к губам лазутчика. Затем вновь прибывшим были вручены трубки.
Я высыпал весь остаток муки своей «Любимице» и прикорнул у нее на шее. Проснулся я от удара камнем, которым кто-то бросил в меня.
— Иди, египтянин, подкрепись! — прокричал один из людей моего отряда, сидевший у костра. Наскоро проглотив несколько комков промасленного риса, я снова заснул: этот отдых был самым кратким за все время моей поездки.
Встал я одним из первых, наскоро оседлал верблюда, привязал сумку и мехи и затянул кушак. Был час пополуночи. Лишь только авангард пришел в движение, я присоединился к третьему отделению. Лазутчики ехали на лошадях немного впереди. Все огромное воинство двигалось в полном порядке. На всякий случай, бедуины вели с собой на поводу оседланных лошадей. До вражеского лагеря оставалось еще приблизительно около двух часов езды. Трудно было предположить, что Гехайна двинутся в путь до восхода солнца. В окутывающей нас непроглядной тьме мы постепенно ускоряли шаг. А вокруг царило все то же безмолвие великой пустыни. Но вот на востоке забрезжило слабое сияние зарождающегося дня. Я скинул свой плащ и огляделся. Черных вражеских шатров еще не было видно. Все хранили молчание, напряженно вглядываясь вперед. Где-то далеко прозвучал сигнальный рожок. По знаку нашего начальника, мы ударили пятками в бока несчастных, и без того измученных животных. Словно по команде, засвистали палки и дубинки по спинам наших бегунов. Вихрем промчались мы тысячи две шагов по пригоркам. Цель, очевидно, была теперь уже близка, хотя я все еще ничего не видел. Вдруг мы снова замедлили ход. — Головные должны задержаться здесь! — шепнул мне скакавший рядом. Справа и слева показались темные массы всадников. Они стремительно мчались вперед. Я понял, что нам надлежало охватить вражеский лагерь широким кольцом. Не успел я оглянуться, как все нападающие перешли в рысь, потом, все ускоряя бег, в галоп. Передние ряды переводили свои копья в наклонное положение. Я также инстинктивно выхватил саблю, хотя и не видел, кого и что, собственно, следует рубить. Все гуще и гуще становились окутывающие нас облака пыли. Вот сквозь ее завесу замелькали черные очертания шатров. Мы налетели на них, как смерч, и, сохраняя полное безмолвие, ворвались в лагерь. Никто не отдавал никаких приказаний. В голове была одна забота: что делать сейчас, в ближайшие минуты. Ударом сабли я перерубил одну из веревок, привязанных к колышкам, на которых держался шатер. Одна веревка, другая… Шатер рушится. Нельзя передать словами воцарившуюся суматоху: крики людей, рев животных, падающие палатки — все спуталось и перемешалось. Застигнутые врасплох люди с диким криком схватились за оружие, чтобы оказать нам сопротивление. Другие бежали к своим неоседланным верблюдам, таща с собой, что попало, в надежде как-нибудь улизнуть. Из падающих шатров с криком выбегали перепуганные женщины с голыми ребятишками на руках. Дети в ужасе прижимались к матерям, бившим себя в грудь от отчаяния. Через полупотухший костер мчатся обезумевшие козы и овцы; злобно лая, прыгают собаки, пытаясь нас укусить. Неприятель разбегается по всем направлениям. Наши всадники, с копьями наперевес, уже мчатся в погоню за беглецами, чтобы отбить захваченное беглецами добро. Все теснее становится кольцо, охватывающее вражеский лагерь. Вот старик-бедуин, дрожа от ярости, направляется ко мне, держа копье наперевес. Я вижу, как он начинает вращать древко своего оружия, и знаю, что он целит в меня. Я в свою очередь настораживаюсь и хватаюсь за рукоятку своей кривой сабли. Копье противника угодило бы мне прямо в лоб, но я успел вовремя предупредить удар и раздробил древко копья лезвием своей тяжелой сабли. Однако противник не унимается и пытается повторить удар обломком, уцелевшим в его руках. Острие почти касается моего подбородка, но в этот момент ударом сабли я расщепляю бамбуковый ствол немного пониже кинжаловидного наконечника. Только теперь он сдается: шатаясь, он направляется к палатке и прижимается лбом к какому-то столбу. Тем временем мои сотоварищи работают, рассыпавшись между шатрами. Какая-то женщина с ребенком на руках попадается мне навстречу с жалобными причитаниями. Я прошу у ней воды, она бежит в шатер и возвращается с небольшим мехом овечьего молока, который и протягивает мне.
На другом краю лагеря трещат выстрелы. Как потом оказалось, это стреляли наши, преследуя беглецов. Небольшой кучке удалось спастись на верблюдах и угнать с собой сотни коз и овец. Но это был пустяк по сравнению с той массой пленных, скота и припасов, которые были захвачены. У побежденных отбирается оружие, со многих снимается все до последней нитки. Несчастным не оставляют решительно ничего. Срывают полотнища палаток и войлоки, тут же их складывают и навьючивают на специального верблюда. Дрянной плащ, дырявый котелок, колышек от палатки, даже кусок веревки — все считается достойным внимания и забирается, как добыча.
Уже рассвело, и взошедшее солнце осветило бесформенные остатки лагеря, который еще так недавно со своими сотнями войлочных шатров похож был на дремлющий город. Я откинул немного свою коффиджи, отер пот рукавом рубашки и тут только заметил, что я ранен. Сквозь кисею я нащупал две небольших ранки на лбу и на подбородке.
Разгромленные, потерявшие все, обреченные на беспощадный голод, бродят вокруг, бормоча проклятия, и смотрят, как наши перерезают горло их
