Товарищи по заключению помогли добыть бумагу (в этих целях использовались пакеты, в которых в лагерь доставлялась провизия), и он наконец приступил к первой книге по истории хунну, малоизвестного племени, кочевавшего по степям Евразии. Впервые оно упоминается в китайских источниках III века до н. э.
Почему надо заниматься хунну, этого он в ту пору никому бы не смог доказать. Но именно с них началась так долго откладывавшаяся интеллектуальная миссия – восстановить историю степных народов. Единственное, что связывало хунну с мировой историей, – из-за них Цинь Шихуанди, «Первый император Цинь», приступил к строительству стены, которая ныне именуется Великой китайской, – она защищала китайскую цивилизацию от набегов кочевников. Впервые она упомянута в китайских источниках III века до н. э., где речь идет о северных кочевниках, разоряющих китайские поселения. Это было единственное племя, на которое не удалось распространить власть династии Цинь, императорской династии, сумевшей объединить основные земли Китая.
Обратившись к ряду исторических источников, Лев Гумилев попытался доказать, что причины, по которым китайцы так и не сумели одолеть хунну, а те – одолеть китайцев, лежат глубже, чем простые капризы истории, исходы сражений и случайные миграции. Он ссылался на труд Сыма Цяня.
По мнению Гумилева, достоинство этого труда заключалось в том, что автор впервые
поставил вопрос: почему всюду победоносное китайское оружие не могло сломить кочевых варваров? На это он предлагал остроумный для своего времени ответ: географическое положение, климат и рельеф Китая и Срединной Азии настолько различны, что китайцы не могут жить в хуннских степях, так же как хунны не могут жить в Китае, и потому покорение страны иного ландшафта и населения, имеющего непохожий быт, неосуществимо[194].
Раз навсегда разводя китайский народ и хунну, Лев Гумилев в то же время пытался установить родственные связи между хунну и гуннами, самым знаменитым этносом, который во главе с Аттилой вторгся в Римскую империю. Выстраивая хронологически родословную двух великих народов степи, Гумилев, по-видимому, пытался доказать, что все степные племена имеют между собой нечто общее, что отличает их от других цивилизаций евразийской периферии – как европейской, так и китайской.
Слабым местом в этом построении оказалась хронология. Австрийский историк Маенхен-Хелфен, доказывая, что гунны и хунну не имеют между собой ничего общего, ссылался на тот факт, что последнее упоминание о хунну (северной ветви племени, которая предположительно могла бы превратиться в гуннов) помещает их в Тарбатай (современный Киргизстан) и относится к 155 году, а гуннов впервые упоминает греческий географ Дионисий Периегет – в 160 году, и речь идет о Восточной Европе[195].
Эти два свидетельства достаточно надежных источников показывают, что будь гунны и хунну одним народом, им пришлось бы преодолеть за пять лет 2600 км. Но Гумилев никогда не упускал возможности добавить драматизма в свой сюжет, пусть даже в ущерб здравому смыслу. Для него ведь история сводилась к страсти, пассионарности.
Итак, он предположил, что хунну ухитрились-таки совершить этот фантастический переход через всю Евразию, бросив ради этого жен и детей, вероятно удирая от победоносных китайских войск. Далее, по его версии, они встретились с группой одиноких скифских женщин и прихватили их с собой, изменив таким образом историю своего этноса. Он даже отыскал сообщение о таком событии и источник, описывавший, как гунны появились в результате встречи вельв, изгнанных готским царем Филимиром[196], «с нечистыми духами», а «духами», по убеждению Гумилева, как раз и были степные кочевники.
Короче говоря, гунны были в таком отношении к хуннам, как американцы к англичанам или, еще точнее, как мексиканцы – креоло-индейская помесь – к испанцам. Факт же миграции несомненен, и, более того, именно он объясняет те глубокие различия, которые образовались между азиатскими культурными хуннами и их деградировавшей европейской ветвью, так что для сомнений Отто Мэнчен-Хелфена не остается места[197].
Опасаясь, что рукопись у него могут отнять или что он не доживет до возможности ее опубликовать, Лев Гумилев в 1954 году составил «Завещание для оперуполномоченного и следователя»:
Я написал «Историю Хунну» <дпя> собственного удовольствия и утешения души.
С присущей ему высокой самооценкой он завершает свое завещание разрешением издать книгу даже без указания авторства: «Готические соборы строились безымянными мастерами, я согласен быть безымянным мастером науки». Пройдет еще шесть лет, прежде чем удастся опубликовать первую из тех книг, над которыми он работал в лагере. В 1960 году появились «Хунну», вторая книга, о древних тюрках, вышла в 1967 году.
Потребность писать отчасти усиливало ясное понимание, сквозящее в письмах Гумилева, что надежды на нормальную жизнь уничтожены его лагерным опытом и он обречен на одиночество. Единственным утешением могут стать книги, работа: «Я не знаю, как сложится моя судьба, но, по-видимому, приходится рассчитывать на холостую жизнь, что меня ничуть не огорчает: мне жениться поздно, ухаживать лень и беспокоиться о взаимности вовсе
