мгновенно привлекавший к себе внимание, чрезвычайно – для столь юного возраста – уверенный в себе. Поначалу основу его образа составляла гитара, которую он повсюду носил с собой. Потом он начал развивать свой сценический образ, отвечавший эксцентричному духу «шизоидного» движения: он добавил к своему имиджу некоторое количество фашистских атрибутов и подготовил репертуар оккультных песен. С ухоженной бородкой, короткой ровной стрижкой и прямой челкой – в ту пору интеллигенты делали такую стрижку «под горшок» или «под скобку», следуя простому и суровому стилю средневекового крестьянства (так в XIX веке славянофилы собирались в петербургских особняках, надев на головы крестьянские мурмолки). Прямая осанка и грассирующее «р» также казались признаком аристократизма, а порой Дугин и вовсе переходил на французский. Образ дополняли кавалерийские галифе из обмундирования столетней давности. Писал он под псевдонимом Ганс Зиверс, добавив еще и тевтонской суровости к и без того красочному фольклорно- милитаристскому образу. Он производил впечатление «оскар-уайльдовской амбивалентности», как вспоминал его будущий сподвижник Эдуард Лимонов.
Зиверс был не просто псевдонимом, а полноценным вторым «я». Дугин тщательно составлял эту личность из всех антисоциальных элементов, какие были в его распоряжении, – это было воплощение тотального ожесточенного бунта не только против советской власти, но против приличий и общественного вкуса. Однофамилец Ганса, Вольфрам Зиверс, был генеральным секретарем «Аненербе» – организации, созданной Генрихом Гиммлером для изучения эзотерических и паранормальных явлений. Того Зиверса повесили в 1947 году по приговору Нюрнбергского трибунала за эксперименты на заключенных концлагерей.
Стихи Зиверса-Дугина были умны и рассчитаны на максимальное шоковое воздействие. Вдохновлялся он главным образом примером Изидора Люсьена Лотреамона, чьи «Песни Мальдорора» подхватили сюрреалисты XX века. Это была хроника, составленная неким чудовищем-отщепенцем, который предавался сюрреалистической оргии пыток, каннибализма, злобы, – эдакое богомерзкое существо, отвергающее любой авторитет и всяческие условности.
Дугин позднее признавался, что интерес к Лотреамону проистекал из неутолимой ненависти к удушающему конформизму советской жизни. «Он настолько не вяжется с традиционной сусальной ложью нашей культуры, что нам казалось, нет более антисоветского и радикально нон-конформного чтения, более неприемлемого автора, более неусвояемого дискурса», – говорил он в радиоинтервью много лет спустя.
Если Дугина интересовало сюрреальное и духовное, то и советские интеллектуалы дружно устремились тем же путем, пусть и не доходя до подобных крайностей. Евгений Никифоров, друживший с Дугиным в 1980-х, в разговоре со мной описывал этот «путь посвящения»: «Сначала мы все освоили йогу, потом учили санскрит, потом прочли Новый Завет. Для нас это все было одно и то же. Духовной зрелости мы достигли намного позже. Поначалу никто в этом не разбирался, а КГБ и карате принимал за религию».
Южинский кружок хватался за все эзотерическое, оккультное, мистическое – от медитации и теософии до черной магии. Одно из главных увлечений в этих духовных поисках – «традиционализм», основанный в первой половине XX века французским мистиком-суфием Рене Геноном. Он утверждал, что все мировые религии представляют собой внешнее выражение единого эзотерического ядра, единой метафизики, которая была дарована человечеству в божественном откровении. Традиционалисты считали современный мир профанным и пытались восстановить божественный центр мироздания, содержание того первоначального откровения, отзвуки которого они искали в учениях всех мистических религий мира, в первую очередь восточных – от суфизма до дзен-буддизма. В этих поисках они опирались на изучение восточных мистических религий, на медитацию и традиционные формы мышления, то есть языческие мифы и оккультную нумерологию.
Традиционализм, как и другие эзотерические штудии, тянулся к фашизму, и фашизм отвечал ему взаимностью: немецкий нацизм вырос из оккультного Общества Туле, которое было основано в 1918 году. Самый известный ученик Генона, барон Юлиус Эвола, итальянский аристократ с неизменным моноклем в глазу, в итоге примкнул к итальянским фашистам и некоторое время работал на СС, а после войны его сочинениями вдохновлялись правые террористические группы в Италии. Благодаря явному недосмотру со стороны Ленинской библиотеки Южинский кружок обнаружил книги Эволы в общем отделе (дело было вскоре после кубинского кризиса)[285]. «Конечно, их следовало держать в спецхране», – иронизировал Дугин, увлекшийся Эволой настолько, что выучил итальянский, лишь бы перевести его книгу «Верхом на тигре» (1961) для русского самиздата.
Традиционалисты стремились к разрыву с обыденным миром и презирали все «мещанское». Эвола утверждал, что настала Кали-юга, темная эпоха разнузданных материальных аппетитов, духовного помрачения и всеобщего заблуждения. Чтобы этому противостоять и возродить первозданность, Эвола конструировал мир духовного и божественного. Он настаивал на жесткой иерархии в политической жизни и делил человечество на касты, которыми определялась основная функция каждого в обществе. «Духовный расизм» Эволы поддержал в 1941 году Муссолини. Войну Эвола считал своего рода терапией, которая приведет человечество к более развитым формам духовного существования. Исследователь феномена крайне правых Франко Феррарези писал: «Идеи Эволы можно рассматривать как наиболее радикально и последовательно антиэгалитарную, антилиберальную, антидемократическую, антинародную систему XX века»[286].
Южинский кружок, по крайней мере та его часть, которая сохранилась под руководством Головина, тоже тешилась фашистским китчем: помимо портретов Гитлера и «римского приветствия» они пели песни во славу СС. Дудинский запомнил некоторые из них и позволил мне как-то раз записать их у себя в московской квартире, среди авангардной живописи, напоив меня чаем с медом. Вот текст одной из них:
