наполнить драмой повседневную жизнь, но теперь настало унылое, без оттенков существование, а уровень жизни поднялся ровно настолько, чтобы укрепить миф о прогрессе, – миф, будто советскому обществу суждено когда-то обогнать Запад.
Советский средний класс в начале 1960-х расселился из коммуналок по двухкомнатным хрущевкам, в основном на городских окраинах, и по панельным домам с одинаковыми лифтами (отделанными псевдодеревянными панелями) и одинаковыми кухнями в бело-голубом кафеле. Ездили на пригородных электричках на работу в главках и министерствах. Потребительская гонка шла и в СССР, как во всем мире: у всех холодильник «Ока», а у счастливчиков – «Минск», плебеи покупают телевизор «Горизонт» – избранные смотрят цветной «Рубин». О статусе хозяина гости судили по тому, какие он приобрел бокалы, имеются ли хрустальные розетки для варенья. В популярнейшем фильме «Ирония судьбы» (1975) высмеивается пресное единообразие: москвич спьяну попадает в Ленинград и, полагая, что все еще находится в родном городе, называет таксисту свой домашний адрес. В Ленинграде, как оказалось, есть окраинная улица с таким же названием, и дома там построены в точности такие же, и даже ключ подошел к двери.
Старшее поколение, которое росло среди лишений военного и сталинского времени, воспринимало все это как процветание. Медицина – уж какая ни есть – полностью бесплатная, а на пенсию можно купить вдоволь сосисок. Для человека, не одаренного излишним честолюбием или любознательностью, жизнь была сравнительно легка. И «прекрасное будущее», которое символизировали радостные лица рабочих на миллионах пропагандистских плакатов и в фильмах, – уже совсем близко. Но ровесникам Дугина это приглаженное существование казалось нестерпимо скучным, а Дугин дошел до ненависти ко всему этому – скука, одуряющая скука, нестерпимая для молодого интеллектуала! «Мелкая буржуазия, вот что мы из себя представляли». Он и его сверстники высмеивали поколение отцов, их легковерное принятие ортодоксии, пассивную готовность подчиняться произволу сбоившей системы в обмен на жалкую мишуру едва сносного быта.
Подростковый бунт Дугина и враждебность к общепринятому укладу нетрудно связать с этим личным протестом против первого авторитета – отсутствующего отца. О Гелии Александровиче Дугине, который оставил жену и трехлетнего сына, известно мало. Общались они редко, но тем не менее отец, очевидно, занимает большое место в его жизни. О профессии отца Дугин и в этом интервью, и в других говорил уклончиво. Мне, как и другим журналистам, он рассказывал, что отец служил в КГБ, но под нажимом признавал, что по-настоящему ничего не знает. «Под конец жизни он служил в таможне, а где раньше – этого он мне не говорил. Этого я, на самом деле, не знаю». Однако друзья Дугина твердо уверены: его отец что-то из себя представлял в советской иерархии. Во-первых, у семьи имелись приметы тогдашнего престижа: хорошая дача, и родственники с хорошими дачами, и доступ к различному дефициту. Близкий друг и соратник Дугина Гейдар Джемаль неоднократно был свидетелем того, как Гелий Дугин вмешивался и вытаскивал сына из неприятностей. Он был для сына своего рода «пропуском», позволявшим то и дело нарушать установленные советской системой правила и выходить сухим из воды, – и это питало смешанное чувство собственной привилегированности и ощущение несправедливости привилегии. Сам Дугин возражает. «Никакой поддержки я от него не получал, – сказал он мне в интервью 2005 года. – Во всяком случае, я не ощущал этого».
Дугин не исполнил желание своего отца и не поступил в институт военных переводчиков, предпочтя не столь престижный Московский авиационный институт. Их отношения продолжали ухудшаться, и дошло до разрыва из-за антисоветских выходок младшего Дугина, которые отражались на карьере Дугина-старшего. По словам самого Дугина, его отца перевели в таможенную службу после того, как Александра в 1983 году вызывали в КГБ. Вторая жена Дугина Наталья подтвердила: к тому времени, как Гелий Дугин умер в 1998 году, они уже давно не общались. «Я никогда не слышал, чтобы он рассказывал об отце», – сказал Дудинский, припоминая, что какое-то время Дугин жил на даче своего дяди, в поселке преподавателей Высшей партийной школы. Конфликт поколений в России не раз уже воспринимался как эпохальный, апокалиптический – с тех самых пор, как Иван Тургенев затронул этот вопрос в романе «Отцы и дети» (1862), – и здесь едва ли удастся отделить индивидуальный бунт от политического. Вот и враждебность Дугина по отношению к советской власти неотделима от его гнева на отца. Гелий Дугин – и профессионально, и по своей роли в семье – был воплощением советского авторитаризма.
И не случайно новое поколение московского андеграунда вербовалось преимущественно из отпрысков привилегированных семейств. Сам Дудинский, присоединившийся к кружку в 1961 году, пятнадцатилетним, был сыном Ильи Дудинского, корреспондента «Правды» в Женеве, основателя Института экономики мировой системы социализма. Дугин обрел «фигуру отца» в лице Гейдара Джемаля, который был старше его на 12 лет, – крепко сбитый мужчина с бородкой клином и тяжелым взглядом из-под опущенных век. Познакомились они, видимо, на даче у Жигалкина, после чего Джемаль принял юношу в «подмастерья» (собственное выражение Джемаля) и велел ему заняться французским языком. Отец Гейдара Джемаля был родом из Азербайджана, мать русская. Он, как и Дугин, на десятилетия станет одной из самых заметных фигур московской богемы. Если Дугина сравнить с Керуаком, то он был Дином Мориарти – Иоанном Предтечей этого нового мессии. Он взял под покровительство еще не сформировавшегося молодого человека и окунулся вместе с ним в московское «шизоидное» подполье: поэзия и коньяк рекой на кухнях, подпольные выставки картин, в выходные – попойки на дачах. Эти подпольные собрания, по словам Дугина, превратились в своего рода театр импровизации, где каждый становился участником придумываемых Головиным мизансцен. «Всем заправлял Головин», – сказал мне Дудинский.
Он был капитаном, а мы – юнгами или рядовыми матросами. Или же мы были поэтами XIX века, или все вместе переносились в бункер Гитлера, были рыцарями Круглого стола, или свитой Барбароссы, или конкистадорами в поисках Эльдорадо. Теперь уже и не опишешь толком эту игру, эту эстетскую, поэтическую игру. Не шоу: мы играли без зрителей и все время перемещались с дачи на дачу. Прекрасная забава, подлинная богема.
Дугин был особой фигурой в либертинскую эру «нонконформизма». Его сверстникам запомнился блестящий харизматичный молодой человек,
