было помянуто Гумилеву в последние месяцы его жизни, – вспоминал его биограф Лавров и убеждал: – Слово «наши», думается, Л. Н. понимал гораздо шире, чем какое-то политическое течение, группа, блок; для него «нашими» были все, выступавшие за единую страну, против дальнейшего ее распада».
Друзья Гумилева были ошеломлены, когда он с невероятной энергией погрузился в ожесточенные дебаты в связи с распадом СССР, отстаивал сохранение Союза с таким рвением, что оставалось только руками развести. О необходимости спасти СССР он твердил в десятках телепередач и печатных интервью, которые Эмма Герштейн, один из самых близких Льву людей, относила на счет «затемненного сознания» [274].
В 1990 году Невзоров записал у себя на даче интервью с Гумилевым. На вопрос телеведущего, поддерживает ли он демократию, Гумилев яростно возразил:
Нет, ни в коем случае!.. Какой я демократ? Я старый солдат. И отец мой был солдатом, и дед был военным, и так вплоть до XIV века. Предок наш погиб на Куликовом поле. И мы были солдатами, но мы были образованные люди, по крайней мере, начиная с деда. Мы учились…
За этим последовал выпад в сторону зарождающегося демократического движения, выплеснувшегося на улицы страны: «Так называемая интеллигенция не оправдывает своего имени. Только болтают». «Демократия, к сожалению, диктует не выбор лучших, а выдвижение себе подобных. Доступ на капитанские мостики и к штурвалам получают случайные люди» – одно из типичных для Гумилева критических высказываний[275].
В 1991 году, в преддверии мартовского референдума по вопросу сохранения СССР, Гумилев написал статью «Объединиться, чтобы не исчезнуть»[276]. В очередном интервью он предсказывал: «Если Россия будет спасена, то только как евразийская держава».
В августе 1991 года, на закате жизни, Гумилеву представился шанс, какой редко выпадает на долю человека, страдавшего от жестокой диктатуры, – он мог увидеть своих мучителей низверженными, в отчаянии и унижении. После неудачной попытки переворота, затеянного в Москве группой твердолобых генералов, и торжества Бориса Ельцина конец СССР был уже неотвратим. Тоталитарное государство, уничтожившее семью Льва Гумилева и отравившее его жизнь, вот-вот исчезнет с политической карты.
Однако Гумилев почему-то не радовался. Вячеслав Ермолаев, заканчивавший под его руководством аспирантуру, вспоминал, как наведался к бывшему учителю. Он был уверен, что старый мудрец осчастливлен этими новостями.
«– Лев Николаевич, я вас поздравляю: советская власть мертва!
Гумилев молчал.
– Лев Николаевич, что случилось? Почему вы так мрачны?
Гумилев внезапно ответил:
– Да, похоже, вы правы: советская власть мертва. Но радоваться я не вижу причин: страна разваливается у нас на глазах».
Ермолаев рискнул пошутить, но Гумилев его оборвал: «– Как вы можете смеяться! Это наша страна, наши предки сражались за нее, многие поколения бились за то, чтобы Казахстан был наш, чтобы Фергана была наша, чтобы мы жили с казахами и узбеками в одной стране».
Как ни странно, Гумилев был привязан к государству, которое так долго его угнетало. И подобные чувства отнюдь не редкость у ровесников Гумилева, даже тех, кто, как и он, прошел через сталинские лагеря. Угощая меня чаем с кексом в своей московской квартире, Лев Вознесенский рассказывал:
Лев действительно очень переживал, когда распался Советский Союз. Для него это была родина… Сегодня это может показаться странным, но в лагере мы частенько задумывались: «Будь у меня шанс удрать, оно бы, конечно, здорово. Но куда идти?» И потом появлялась мысль: «Мы же русские, лучше уж умереть, но умереть в своей стране».
И сам Вознесенский, оттрубивший десять лет в лагере, после того как Сталин расстрелял его отца, посвятил в 2004 году автобиографию «Советскому народу».
Всю жизнь Гумилев занимался исследованием тех иррациональных уз, что соединяют людей в нации и народы, – и вот он сам, образец А, невротически бьющийся за спасение любимого тоталитарного Советского Союза. Вслед за концом СССР наступил и его конец. В июне 1992 года Лев Гумилев перенес очередной инсульт. На протяжении недели ленинградские газеты печатали бюллетени о его состоянии: «Операция длилась два часа… Ночь прошла спокойно, однако пациент так и не пришел в сознание». Наступило и июня: «Врачи продолжают бороться за жизнь пациента», 13 июня: «Состояние больного ухудшилось». 15 июня Гумилев умер.
Смерть любого известного ленинградца порождает очередной ожесточенный спор: когда умирает знаменитость, начинается борьба за правильный выбор места последнего упокоения. Лев не хотел лежать в Комарово подле матери. Мэрия предложила Волковское кладбище. Однако Гумилев при жизни ясно дал жене понять, что он мечтает об Александро-Невской лавре, которая названа в память его главного исторического кумира, новгородского князя, заключившего в XIII веке союз с монголами и отразившего «западное вторжение» тевтонских рыцарей. Мэрия дала согласие.
Похороны Гумилева превратились в публичное мероприятие. Помимо друзей из среды интеллигенции участвовали националисты всех оттенков. Крайне правые явились во всей красе: казаки в парадных мундирах, угрюмые генералы на черных лимузинах «ЗИЛ», бородатые
