писатели произносили надгробные речи. Безопасность, по просьбе вдовы Гумилева Натальи, обеспечивала невзоровская бригада юных националистов «Наши».
При жизни Гумилев был сложной фигурой, он ускользал от любых идеологических ярлыков. Но с его смертью наследие Гумилева перешло к тем, кто использует его удивительные, богатые воображением книги в демагогических целях. Распад Советского Союза укрепил репутацию Гумилева-ученого – и вскоре его труды будут адаптированы в качестве учебных пособий по восстановлению Союза.
Часть III
Глава 8. Советский вергилий
Двухэтажный деревянный барак в Южинском переулке поблизости от Патриарших прудов имел один изрядно поцарапанный дверной замок на шесть квартир. Для каждого проживающего – свое условное количество звонков; в самую дальнюю квартиру, на втором этаже справа в конце коридора, гости звонили шесть раз, к большой досаде соседей: сюда шли непрерывно, день изо дня, нередко и глубокой ночью.
Там проживал подпольный писатель и поэт Юрий Мамлеев. Квартира его оказалась удобно расположена между двумя центрами притяжения московской интеллигенции: памятником Владимиру Маяковскому на площади его имени (теперь Триумфальной), где собирались поэты и диссиденты, и Библиотекой имени Ленина, одной из немногих в Москве, где имелся особый отдел с доступными для читателей иностранными газетами и книгами. Благодаря такому местоположению квартира Мамлеева превратилась в клуб, где спорили о философии, поэзии и литературе.
Сам Мамлеев был одной из ключевых фигур поколения 1960-х и культовым писателем: он сочинял тексты, внешне похожие на хоррор, однако погружавшиеся в пучину советской «психе» и выворачивавшие ее наизнанку, – чуть позже это назовут «метафизическим реализмом». Его квартиру и регулярно собиравшихся там людей прозвали Южинским кружком (теперь Южинскому переулку вернули старое название Большой Палашевский). Этот своеобразный салон начинался с чисто мужских собраний писателей, художников, алкоголиков и прихлебателей, которые сами себя обозначали как «мистическое подполье».
Мамлеев был приверженцем оккультизма, и лучше всего ему удавалось, вырвавшись за пределы советской реальности и ее позолоченной мифологии, добраться до черных дыр и темной материи, что таились на кромке яркого света, отбрасываемого социалистическим будущим. Его персонажи – зомби, серийные убийцы, безумные и примитивные люди, обитающие вдали от центра, в провинции, посреди безысходного дефицита и алкоголизма. Эти темные, изолированные от мира провинциалы обитали в собственноручной метафизической вселенной. Нормальная советская жизнь преображалась в мир темных фантазий, где оставалось, однако, достаточно обломков повседневности, чтобы читатель угадал связь между этими мирами. Персонажи Мамлеева ездили на пригородных поездах, жили в анонимных городах-спутниках, где полупустые полки магазинов воняли прокисшим молоком и бараньим жиром. Повседневный реализм служил одним из тщательно приготовленных ингредиентов для оккультной фантазии. Для творчества Мамлеева характерен невротический отказ от окружающей физической реальности, убеждение, что внешний мир либо вовсе не существует, либо обязан подчиниться внутреннему. Окружающий мир рассматривается как проявление инфернального. Один литературный критик назвал Мамлеева Вергилием, ведущим по кругам советского ада[277].
Аркадий Ровнер, проживавший в Москве мистик, который вошел в этот кружок в 1960-х годах и сделался одним из его многочисленных хронистов, писал, что Мамлеев описывает русский мир, погрузившийся на дно инферно[278]. Приверженцы Мамлеева собирались у него дома или порой на кладбище, Мамлеев при свечах рассказывал свои оккультные и страшные сюжеты, «отчего нервные и впечатлительные барышни часто теряли сознание»[279]. Южинскому кружку приписывали склонность к сатанизму, ко всякой эзотерике – мистицизму, гипнотизму, спиритическим сеансам, суфизму, трансам, пентаграммам и т. д., а скреплялось все это основательной выпивкой, помогавшей, в том числе, достичь просветления. «Правило в этом круге было такое: сначала серьезная выпивка, потом разговор», – писал Ровнер, который называл желаемое состояние «маразмом», то есть «деменцией», – «своеобразным трамплином, без которого выход в высокие состояния и сферы считался невозможным»[280]. Кружок Мамлеева теснили со всех сторон. Официальная культура делала вид, будто его не замечает, и даже либеральная прозападная номенклатура искоса смотрела на увлечение оккультизмом, мистицизмом, фашизмом, в то время как националисты и верующие (еще одна быстро растущая в среде интеллигенции группа) воспринимали Мамлеева и его окружение как сатанистов.
Южинский вариант неофициальной культуры именовали «шизоидным» и поклонники, и критики, то есть «шизоиды» превратили враждебный «диагноз» в самоименование, объявили безумие формой гнозиса, здравой альтернативой тотально враждебной реальности. Создатели этой андеграундной культуры имели «непоколебимое чувство собственной избранности и собственного отщепенства», пишет историк подполья Наталья Темручи. Они презирали собственность, деньги, статус, спеша «со страстью окунуться в практическое исследование области, неподконтрольной и недосягаемой для цензурирующего ока государственной системы, – области психического опыта»[281].
К 1980 году в кружке произошли заметные изменения. Ядро сохранилось, но Мамлеев отбыл в США, где преподавал в Корнельском университете, а оттуда перебрался в Париж, где начал наконец публиковаться (в США, как и в СССР, издатели отвергали его книги). Кружок собирался уже не в бараке в Южинском переулке – бараки к тому времени снесли, – а в квартирах и на дачах. Члены кружка по-прежнему гостевали друг у друга на диванах или устраивали ночлег на полу, проводили причудливые обряды посвящения, занимались алхимией и добивались трансмутации металлов, вчитывались в магические тексты, разрабатывали тайные нумерологические коды, записывали поток сознания, крепко пили, экспериментировали с сексом, наркотиками,
