высшем командовании, то есть собственно в Генштабе. Они шли по тускло освещенным коридорам академии, Дугин открывал одну дверь за другой, из кабинетов выходили генералы и присоединялись к ним. Всего в конференц-зал с ними отправились семь генералов, в том числе генерал-лейтенант Клокотов, начальник кафедры стратегии.
Де Бенуа осенило: чтобы читать лекции в академии, нужен допуск от спецслужб, безупречное прошлое, связи на высшем уровне. Будь Дугин просто дилетантом, ему бы и на парковку заехать не позволили. Значит, у него с этими генералами отнюдь не поверхностные отношения.
В конференц-зале под чай с пирожными начался разговор, и француз мысленно сравнил генералов с сиротами: государство, которому они всю жизнь служили, исчезло в одночасье, без единого выстрела, и никто о нем не печалился. Четырнадцать республик, земли, которые их предшественники, генералы Российской империи, добавили к России, заплатив за это кровью, провозгласили независимость. Цены взлетели до небес, надвигался голод, экономика лежала в руинах.
Менее года назад танки с ревом въехали в центр Москвы, чтобы поддержать переворот. И может быть, эти генералы уже предчувствовали, что годом позже, в октябре 1993-го, их втянут в очередной конституционный кризис. Призрак гражданской войны уже стоял у них перед глазами. Офицерский корпус России гордился победами над Гитлером и Наполеоном, но теперь он капитулировал перед врагом, которого невозможно было одолеть ни отвагой в бою, ни грубой силой. Этим противником было отсутствие противника – и де Бенуа точно диагностировал эту проблему. «Все стратегические концепции основаны на понятии потенциального противника. Сегодня – кто противник?» – спросил Бенуа (запись разговора была опубликована Дугиным в первом выпуске журнала «Элементы»[344]). Николай Клокотов: «Отвечать придется уклончиво, не называя, как говорится, фамилий. Если государство претендует на собственную роль в мировом сообществе, оно должно определиться и в военной политике. И, развивая свои вооруженные силы, ориентироваться на того, с кем, в принципе, может встретиться на поле боя. Государство, претендующее на ведущую роль, должно ориентироваться на самого сильного».
Дугин, не вмешиваясь, переводил весь разговор с французского на русский и с русского на французский. Коммунизм пал. В истории не раз уже разваливались империи – Британская, Оттоманская, Австро-Венгерская, – но на Россию, полагали собеседники, это правило не распространяется. Россия не потерпела исторического поражения, это лишь временный упадок сил. Ей требуется передышка, чтобы восстановиться.
«Мы склонны базироваться на историческом опыте, и он внушает нам – пусть не покажется это бравадой – оптимизм. Россия знала процессы дробления и процессы укрепления своей государственности. История шла все-таки с преобладанием последних… Империя сохранилась, хотя и в другой форме», – рассуждал участник встречи Владислав Иминов.
Это собрание открыло канал для проникновения идей «новых правых» в российский мейнстрим. Так же, как в Германии «Веймарской эпохи», смута и экономический хаос создали в России плодородную почву для нарратива о культурном унижении, заговоре международной элиты, жертвой которой стала страна, и об особой идентичности, национальной чистоте, антилиберализме и геополитике – стандартный набор европейских крайне правых[345].
Де Бенуа и некоторые другие представители «новых правых», такие как Роберт Стойкерс и Жан-Франсуса Тириар, неоднократно приезжали по приглашению Дугина и Проханова на встречи с генералами и политиками, представителями побежденных крайних движений – националистического и коммунистического. Геополитика Дугина, позаимствованная у «новых правых», послужила дополнением к уже основательно развитому национальному сознанию армии, помогла придать ему форму.
С 1992 по 1995 год Дугин дважды в месяц читал под покровительством Родионова лекции в Академии Генерального штаба. Мы часто проводили в академии такие встречи, говорит Родионов, добавляя, что его не раз вызывали в кабинет министра обороны Евгения Шапошникова и требовали отчета, с какой стати он приглашает таких ультранационалистов, как Жириновский и Дугин. Однако никто этому не мог помешать. В стране царил хаос, и какие-то там лекции по политической философии вовсе не казались главной угрозой для Российской армии, которой нужно было выплачивать офицерам жалованье, охранять запасы ядерного оружия и выводить контингент из ряда стран.
Родионов говорит, что идею преподавать в академии политическую теорию одобряли далеко не все, но он сам из столкновения с большой политикой вынес убеждение, что военным необходимо основательно разбираться в этом предмете: «У меня был опыт командования военным округом. Я считал своей обязанностью научить офицеров не только стратегии, но и пониманию событий в стране, того, что ждет нас в будущем» [346].
По словам Дугина, за лекции ему не платили, не выдали и удостоверения – его привозили на лекции в принадлежащем военным автомобиле и отвозили обратно. После лекции он вместе со слушателями шел куда-нибудь поесть, выпить, они засиживались допоздна, обсуждая различные вопросы. Эти встречи посеяли семена европейских крайне правых идей в плодородную почву российской военной номенклатуры, лишившейся статуса и привилегий, и семя пошло в рост.
Материалы, которые использовал Дугин, его записи, а также комментарии слушателей сложились в учебник. Этот учебник использовался на занятиях в 1993-1994 гг., а в 1997-м вышел дугинский блокбастер «Основы геополитики». Дугин рассказывал мне:
Геополитика заполнила вакуум в их стратегическом мышлении. Для них это была психотерапия… Представьте, какой шок они ощутили, им же всегда объясняли, что главный враг – США. И вдруг к власти приходят демократы и заявляют: нет, США – наши друзья. Потому что отсутствовала идеология.
