соблазнам власти.
Появление «глубинного государства» в России в августе 1991 года очевидно, но не столь очевидно, что с ним стало после провала путча. Дальнейшая карьера Дугина свидетельствует о преемственности такого рода подпольного государства, о своего рода заговоре. Тем не менее любое «глубинное государство» в России к 1992 году не могло бы достичь консенсуса относительно своих целей. Авторитет коммунистической идеи упал до нуля, а русский национализм, основной игрок на поле оппозиционных идеологий, только что привел к распаду Советского Союза. Всякая попытка возродить советскую империю споткнулась бы на первом же этапе о тот самый вопрос Язова: зачем, во имя чего?
Этот идеологический вакуум как раз и взялись заполнить такие деятели, как Дугин и Проханов, располагавшие обширными связями с чиновниками из силовых структур. Проханов обеспечил Дугину любопытный преподавательский пост в бывшей советской, а к тому моменту российской Академии Генштаба. Возглавлял ее друг Проханова генерал Игорь Родионов. В 1985-1986 годах он командовал советской 40-й армией в Афганистане, где они с Прохановым и познакомились.
Родионов санкционировал утверждение Дугина в должности доцента академии, и тот стал читать лекции на кафедре стратегии, возглавляемой генералом Николаем Клокотовым. «Все это было ново», – сказал мне Родионов, когда я пригласил его в московскую редакцию
В Советском Союзе практически никто геополитикой не занимался. Анализ такого уровня оставался исключительно в ведении ЦК. При компартии все прочее запрещалось, подавлялось. Разговоры только на кухне, с друзьями, под водку. А если органы узнают, примут меры. И вдруг мы получили свободу говорить что захотим».
Академия – основной институт подготовки кадров для советской, а затем российской армии, но для Родионова это назначение было унизительным: на пике карьеры он командовал 40-й армией в Афганистане, затем Закавказским военным округом. Но в апреле 1989 года потерпел профессиональный крах: по приказу Родионова советские десантники атаковали демонстрацию сторонников демократии в Тбилиси. Двадцать один человек погиб – большинство затоптали в панике, но нескольких солдаты забили насмерть дубинками и саперными лопатками. Этот инцидент повесили на Родионова: «Никто не хотел взять на себя ответственность за отданный мне приказ, им требовался козел отпущения, и им оказался я» [343].
Родионов и в лучшую пору был не слишком высокого мнения о политиках и вовсе утратил к ним уважение после того, как его в расцвете карьеры назначили управлять Академией Генштаба – традиционным «отстойником» для утративших благорасположение военачальников. Боевой генерал, командовавший армиями, низведен до статуса преподавателя, ректора. Тяжелое унижение. Обида на предавших его политиков сочеталась с экзистенциальным кризисом, которым обернулся для него и других офицеров крах Советского Союза.
Так академия превратилась в оплот оппозиции правительству Бориса Ельцина и либеральных реформаторов, в бастион консервативных, реакционных убеждений, где Дугин обрел поддержку и стратегические концепции, а он, в свою очередь, познакомил генералов с идеями европейских крайне правых. Правда, Родионов никогда не порывал отношений с правительством и в 1996-1997 годах занимал при Ельцине должность министра обороны. В академии начались первые эксперименты по объединению крайних правых фанатиков и российского истеблишмента. Дугин и Проханов разрабатывали модель гибридной идеологии, примиряющей с виду взаимоисключающие элементы двух проигрывающих бой идеологий – коммунизма и национализма. Обветшавший словарь монархизма и православия заменялся новыми терминами и оборотами прямиком со страниц дугинского учебника геополитики. «Евразия» начинала принимать очертания – смесь теории Гумилева с пьяным битничеством Головина плюс немалая доза русского фашизма.
«Проханов открыл передо мной путь», – сказал Дугин в интервью 2005 года. Всего за три головокружительных года он превратился из маргинального радикала, члена запрещенной политической организации в лектора одного из самых закрытых учреждений бывшего Советского Союза, допуск в который, очевидно, выдавался органами госбезопасности. Он получил положение, о каком еще несколько месяцев назад ни один диссидент не мог и мечтать, сама мысль показалась бы безумной. «У меня не было социального статуса, и казалось невероятным, чтобы они воспринимали меня как равного или готовы были учиться у меня». Общение с генералами открыло перед Дугиным новые горизонты. С падением коммунизма и официальной идеологии «они совершенно растерялись, утратили концепцию врага. Им требовалось понять, кто теперь враг».
Трудно было бы найти более точное свидетельство конца политики в ее прежнем понимании, рассуждал в то время де Бенуа. Вот он, идеолог одной из самых радикальных правых организаций Европы, идет на встречу с командирами Советской армии.
Это было в конце марта 1992 года. Несколькими неделями ранее де Бенуа получил приглашение от своего друга Дугина – приехать в Москву и кое с кем познакомиться. Есть о чем поговорить. Де Бенуа прислали оплаченный билет на самолет, а также визу.
В московском аэропорту его ждал правительственный автомобиль, черная «Волга» с занавесками на окнах. Его доставили в гостиницу «Украина», которая, словно собор, высилась над рекой, а на другом берегу открывался вид на здание нового русского парламента – Белый дом.
Наутро черная «Волга» подъехала за ним к отелю и пронеслась через центр столицы, мимо кремлевских башен, по широкому проспекту Вернадского на западную окраину города, к похожей на дворец Академии Генерального штаба имени Фрунзе. Там де Бенуа встретил Дугин, он пояснил, что теперь читает лекции в академии, готовящей советских полковников и генералов, которые будут либо командовать отдельными частями армии, либо займут позиции в
