Все были сбиты с толку. Их работа – направлять крылатые ракеты, и им требовалась ясность… Прежде это была элитарная каста, ответственная за огромные подразделения, тысячи, многие тысячи боеголовок. И вдруг приходят эти демократы и отбирают у этой чрезвычайно уважаемой касты все, ничего не предлагая взамен. Я пришел к ним и сказал: «Америка – наш враг, нацелим боеголовки на нее», и они сказали: «Вот это правильно», а я еще и объяснил, почему это правильно.
Сегодня трудно понять, кто финансировал поездки европейских «новых правых» в Россию и с какой целью. Дугин, когда его об этом спросили в 2005 году, сказал, что деньгами помогли какие-то знакомые Проханова (которых он назвал «бандитами» и отказался уточнять имена). Они, по его словам, хотели «развить собственное парадигматическое стратегическое мышление… Им это требовалось неотступно, поэтому они закрыли глаза на полное отсутствие у меня социального статуса».
Благодаря этим встречам термин «евразийство» и прочая геополитическая лексика начали проникать в российский мейнстрим. За двадцать лет до того, как путинский Кремль принял эти слова в качестве более-менее официальной идеологии, они зарождались в ряде дискуссий с европейскими правыми.
Судя по записям, опубликованным в «Дне», «Элементах» и журнале
Де Бенуа встречался однажды с Геннадием Зюгановым, в ту пору восходящей звездой реформированной Коммунистической партии Российской Федерации (КПРФ), охвостья распущенной КПСС, – но этому жалкому остатку предстояло превратиться во вторую по значимости партию, постоянно присутствующую в парламенте и уступающую лишь создаваемым Кремлем (и часто меняющимся) партиям власти. Возглавив КПРФ, Зюганов вооружил партию националистическими лозунгами, не имевшими ничего общего с ортодоксальным социалистическим учением, зато поразительно близкими к теориям «радикального центра», которые Дугин, по его словам, воспринял от европейских «новых правых» (за это де Бенуа, однако, не готов взять на себя ответственность).
Как мы убедились, де Бенуа не признает то влияние, какое его теории могли через посредство Дугина и Проханова оказать на российскую политику. «Я не могу брать на себя ответственность за изложение моих текстов на языке, которого я не понимаю», – заявил он. По-видимому, он подозревает, что некоторые его слова могли быть переведены неточно или их могли вовсе домыслить за него, и это кажется вполне вероятным при сопоставлении версии Дугина с исходной.
В интервью 1993 года де Бенуа перечислил свои идеологические расхождения с Дугиным, и после этого связь между ними на много лет прервалась. «У меня есть серьезные возражения против конструкта «Евразии», который представляется мне фантасмагорическим», – говорил де Бенуа философу Пьеру- Андре Тагиеффу[348]. Но для Дугина де Бенуа оставался основным источником вдохновения. По словам некоторых общих знакомых, европейские теории, прошедшие через руки Дугина, оказали решающее влияние на постсоветскую Коммунистическую партию, которой предстояло на следующие два десятилетия стать самой крупной и влиятельной политической силой российской оппозиции.
Люди, близкие и к Зюганову, и к Дугину, говорили, к примеру, что многие идеи Зюганова изначально принадлежали Дугину и тот с удовольствием признает «своей» евразийскую линию современной компартии. «В критический момент идеологического выбора Зюганов сделал ставку на «неоевразийский популизм», общие контуры которого были описаны и сформулированы мной и моими коллегами в газете «День»»[349]. Это мнение Дугина поддерживает Алексей Подберезкин, возглавляющий движение «Духовное наследие», которое публиковало книги Зюганова и помогало финансировать партию[350]. Геннадий Селезнев, бывший спикер Думы и постоянный конкурент Зюганова в борьбе за власть до тех пор, пока в 2002 году его не выдавили из партии, говорил то же самое.
Так начался первый эксперимент с тем, что Дугин называл «национал-большевизмом», а в российской прессе именовали идеологией «красно- коричневых»: объединение коммунистической идеологии с откровенным национализмом и геополитикой.
Глава 10. Бал у Сатаны
Московский Центральный дом литераторов, ЦДЛ, – одно из самых известных (и с хорошей, и с дурной стороны) зданий в русской литературе XX века. Дом на улице Герцена (теперь Большая Никитская) в 1934 году по распоряжению Сталина был передан Союзу советских писателей, членство в этой организации было привилегией для лояльных авторов, оно означало принадлежность к элитарному клубу столпов официальной культуры.
Ресторан ЦДЛ, одно из немногих нормально функционирующих заведений Москвы, был воспет бесконечным количеством надеющихся на высшие милости графоманов, хотя он был довольно официозным и блеклым, как и сам ЦДЛ, который под их перьями превращался в инкубатор литературных гениев. И этот же ЦДЛ превращался в объект насмешек для инакомыслящих и сатириков, таких как Михаил Булгаков, который изобразил писательский ресторан в романе «Мастер и Маргарита», и от этого удара репутация «проклятого» дома так и не оправилась. В «старинный двухэтажный дом кремового цвета», вызывая общую панику, врывается персонаж романа поэт Иван Бездомный в одних кальсонах и с венчальной свечой в руках: он только что видел, как
