Толстый человек понюхал свою рюмку и покраснел.
— Я заведую выделкой туркестанских вин, и в частности этого номера, который все -таки, несмотря на мои старания, не приобретает букета, — путаясь в придаточных предложениях, заявил он. — Хотите у нас служить? — и вдруг улыбнулся широкой детской улыбкой.
В наступившей тишине был слышен отдаленный звон трамвая и близкое кудахтание курицы. В открытое окно вечерний ветер дышал смешанным запахом роз и конюшни.
— Я согласен,- тихо сказал Мишле.- Я буду счастлив вам служить и буду служить хорошо… — потом вскочил на стул и заревел. — А теперь выпьем за новобрачную, за нашу повелительницу мадемуазель Джессику, за кругосветные путешествия, за букет и за чудесный город, в котором я буду служить и который, кажется, называется Таш…, а дальше я не могу… Но это не важно! — заревел он так, что зазвенели стекла. — Через неделю я выговорю его до конца. Выпьем за русский язык, за тот единственный язык, на котором я не позже чем через год смогу говорить с моей дорогой женой… В самом деле, товарищи, как же мне с ней объясняться?
101
Джессика была в восторге от поездного персонала, от настоящих баб, которые гораздо интереснее, чем на фильмах, от красных платочков комсомолок и веселой простоты жестких вагонов.
Волков тоже был в восторге. Он впервые вплотную услышал русскую речь и поразился богатству ее оборотов. Только что одна баба сказала про поезд: — ползет как пешая вошь.- Это здорово!
Миша был сосредоточен и угрюм. Важные вопросы нельзя решать сгоряча. Но сколько он ни сосредоточивался, ответ был один: это необходимо и рационально.
В Ташкенте он купил английский словарь: то, чего нельзя сказать, можно написать, скомбинировав необходимые слова. Когда поезд перешел в европейскую часть Союза, он начал писать. Он писал на протяжении шестисот километров пути и написал шесть слов.
Он долго колебался и отдал записку Джессике, когда Ванька побежал за папиросами в Рязани. Отдал и вышел на площадку.
Поезд тронулся. Ванька, значит, вскочил с другой площадки.
Тонко свистел в сосновом бору паровоз, и четко считали колеса. Лапчатые ели и сосны — это дом. Станет ли он ее домом? Белые березы… Березоньки, тоненькие, как она. А Ванька дурак придумал, трехсотлетний березовый пень… А впрочем хорошо, что придумал. Хорошо ли? Резко лязгая, открылась дверь из вагона. На пороге стояла Джессика с его запиской в руке. Он попробовал улыбнуться, но не смог.
— Нет, — тихо сказала Джессика. — Нельзя, Миш. Надо работать. Ты еще молодой,- и, неожиданно наклонившись вперед, поцеловала его в щеку. Потом резко отвернулась и вошла в вагон.
— Молодой, — белыми губами проговорил Миша, открыл наружную дверь площадки и сел, свесив ноги на ступеньки.
Паровоз снова засвистел, по-бабьи всхлипывая.
— Молодой,- беззвучно повторил Миша.
102
— Отстань, кретин,- и Волков замолчал. С Мишкой что-то случилось, а что не понять. Уже в Москве он вел себя странно: целыми днями где-то пропадал и появлялся в гостинице только поздно ночью.
Из его кармана однажды выпало восемь билетов кинематографа. Все разные, значит, он ходил один. Как он поспел обойти восемь кинематографов за три дня?
Он не хотел помогать устраивать Джессику. Хорошо, что она так просто устроилась: комната на кинофабрике и постоянная работа с первого слова. Эйзенштейн знал ее по фильмам. Молодчина Джесс, значит она настоящая звезда. Кто бы подумал?
С Мишкой что-то неладно. Надо его отвлечь.
— Мишка!..
Молчит.
— Мишка, ты все-таки болван, даром, что естественник. Приедем домой и в первое же воскресенье съездим в Любань. Я тебе покажу…
