посвященные узкой, но в то же время нетривиальной тематике, то есть создайте место, куда люди будут приходить и понимать, что они имеют. Это книги. Но не люди. Это торговля, но не общественная жизнь.
ГД: То есть вы считаете, что общественная жизнь исключает торговлю?
ИК: Я ничего не считаю, я просто не признаю прагматизм в отношении к человеку. Прагматизм и эмпирическую метафизику в отношении к человеку я не признаю. И наоборот, во всех остальных областях жизни я предпочитаю именно прагматизм. То есть человек не вещь. Попытки превратить человека в вещь должны пресекаться на корню. Попытки сказать «ты коммунист, и с тобой все ясно» или «ты поэт, и поэтому с тобой все ясно» — это те попытки, с которых начинается вся структура современного мира, который все дальше и дальше уходит от любого обязательства, от любой картезианской честности, от любого обязательства следовать своей собственной внутренней логике, быть вообще логичным и последовательным. Человек сейчас мыслит как? Я часто сейчас полемизирую в Интернете, и вижу, как мыслит, например, мой оппонент: он берет блоки, составленные из заранее скрепленные из слов, и он настраивает их один на другой, то есть у него лего такой конструктор. И он совершенно не заботиться о том, что эти блоки находятся во внутреннем неразрешимом противоречии между собой. Вообще, такая наука, как формальная логика, правила построения силлогизма напрочь вычеркнуты из современного сознания. А это очень опасно. И даже я не говорю сейчас про человека с улицы, я говорю про гуманитариев (хрен с ним, с человеком с улицы). Так и создаются все мифоконструкты в современной психике. Поэтому я человек, который поставил своей задачей заранее ускользать от дефиниций.
ГД: Это прекрасно. Но вы же сами признали сейчас, что современное общество развивается именно в этом направлении. Пусть это и губительно, но не кажется ли вам, что вы просто полностью выпадаете из контекста, руководствуясь такими принципами, пусть даже они и честные?
ИК: Совершенно не кажется. Потому что я нахожусь в положении муравья, который вместо того, чтобы хвататься за щепки, пытается научиться плавать, например. И тем самым резко выйти из парадигмы окружающего.
ГД: Но вы же утоните.
ИК: Почему?
ГД: Потому что муравьи не умеют плавать…
ИК: Не знаю, я не муравей, я не пробовал. Но мне кажется, что люди умеют плавать.
ГД: Люди да. Но это опять же, это смотря в чем плавать. В говне, например, плавать, я думаю, трудно. И если не самоопределиться, находясь в говне, то можно в нем просто раствориться.
ИК: Извините меня, но если продолжать всю эту метафору, развивать всю эту притчу, то ведь плавать в говне, уцепившись за какой-то окурок, и плавать в говне самостоятельно — это тоже выбор в конечном итоге. Откуда я выпадаю? Один из прекрасных примеров того, насколько наше общество избыточно и фальшиво: я не смотрю телевизор с июня 1994 года. Я знаю всех ведущих, что они ведут, название всех talk- и реалити-шоу, их содержание, всю рекламу…
ГД: Не смотря при этом телевизор? Каким образом?
ИК: Об этом говорят люди все время и пишут. Иногда в гостях… я же не буду требовать, чтобы выключили телевизор… в целом я смотрю телевизор в месяц, наверное, часа три — в гостях, в общественных местах и прочее. За эти три часа я узнаю о нем все. И потом никаких неожиданностей, когда я читаю газеты, мне все понятно. Вот одна из иллюзий современного мира. С большинством других иллюзий можно справиться точно также легко. Мы живем в мире, где многим вещам присвоен статус сверхценностей. Но эта сверхценность никаким образом не мотивирована их необходимостью. Эта сверхценность дается через педагогический процесс, через социальное кондиционирование, то есть эта сверхценность навязывается. Но совершенно неочевидно, что человек не может обходиться без всего этого. Что регулярно и происходит, когда кто-то оказывается в деревне без мобильного телефона и говорит: «Боже мой!» Да, мы живем в мире, который пресыщен сверхценностями. Парадокс в том, что таким оказалось истинное лицо того, что марксисты называли коммунистическим уровнем производства. Выясняется, что когда мир настолько обеспечен материально, что может вообще жить без проблем, он становится без этих проблем неуправляемым. И тогда эти проблемы начинают создаваться искусственно. Мы знаем, что каждую минуту умирает от голода столько-то миллионов детей в Африке. При этом мы прекрасно знаем, что всех их можно накормить! Еда-то есть! Это совсем не то, что они умирали от голода тысячу лет назад. Еды полно, еды сейчас больше, чем нужно человечеству для здорового баланса.
Поскольку сознание человека не изменено, наступила проблема, которая освещена была в свое время гениально у Федора Михайловича Достоевского в романе «Подросток». Когда Версилов спрашивает: «Хорошо, ну вот человека будущего накормить, он сядет, рыгнет, протянет ноги, и что он будет делать дальше?» Вот это «что он будет делать дальше», поскольку оно не придумано… ну не то что вообще не придумано, но оно не стало господствующим человеческим дискурсом, господствующей идеологией, есть много вариантов: пытаться завоевывать космос, преобразовывать природу, достигать совершенства в личной жизни, — но эти идеалистические дискурсы не победили, а победил материалистический дискурс. В результате, чтобы предложить занятие человеку, который наелся, рыгнул, протянул ноги и так далее, надо создавать иллюзию, что как бы проблемы продолжают существовать. Что у тебя есть возможность умереть с голоду, вылететь на улицу, погибнуть в военном конфликте… То есть мир надо напрягать, иначе он теряет управляемость, интересность и ценность для хозяев и в рамках того мирового господства, в котором мы живем. К чему я это все веду?
ГД: Да?
