Как и генерал Берзин, он был против колониальных методов, которые применяли русские на испанской земле.
Сташевский не имел ничего против борьбы с диссидентами и «троцкистами» в России и одобрял методы, применяемые ОГПУ к ним, но он был уверен, что ОГПУ должно уважать законные политические партии Испании. Он осторожно намекнул Сталину, что, возможно, следует поменять политику ОГПУ в Испании. «Сам» притворился, что согласен с ним, и Сташевский покинул Кремль в приподнятом состоянии духа.
Позже он встретился с маршалом Тухачевским и снова говорил о позорном поведении советских служащих в Испании. Эта беседа вызвала множество разговоров в ближнем кругу, отчасти и потому, что положение Тухачевского уже пошатнулось. Маршал полностью разделял точку зрения, согласно которой нужно вывести из игры тех, кто ведет себя в Испании так, будто находится в завоеванной стране, но власти, которая бы давала ему такую возможность, у него теперь не было.
Мы со Сташевским несколько раз обсуждали эту ситуацию. Он предсказывал быстрое падение Кабальеро и взлет Негрина – человека, выбранного в качестве нового премьера.
Много раз он говорил мне: «Нас ожидают большие битвы в Испании».
Всем нам, понимающим политику Сталина, это было очевидно. Сталин укрепил свой успех в отношении того, чтобы поставить Испанию в зависимость от Кремля, и уже строил дальнейшие планы. Коминтерн постепенно сходил со сцены. Сейчас Берзин держал в руках приводные ремни испанской армии. Сташевский перевез большую часть золотого резерва Банка Испании в Москву. Машина ОГПУ мчалась вперед на всех парах. Все предприятие следовало сталинским инструкциям: «Оставаться за линией артиллерийского огня!» Мы избежали международной войны, и Сталин убедился в возможности достижения своих заветных целей.
Самым большим препятствием на этом пути стала Каталония. Ее жители были антисталинистами и представляли собой опору правительства Кабальеро. Для приобретения полного контроля Сталину следовало подчинить себе Каталонию и свергнуть Кабальеро.
Я понял это, прочитав доклад одного из руководителей группы русских анархистов в Париже, который являлся тайным агентом ОГПУ. Его послали в Барселону, где он, как выдающийся анархист, был хорошо принят анархо-синдикалистами в местном правительстве. Он должен был действовать как агент- провокатор и создавать волнения среди каталонцев, которые потребовали бы вмешательства армии для усмирения этого будто бы мятежа за линией фронта.
Его доклад занял не менее тридцати страниц. Как и все наши секретные отчеты, он был передан на крошечных роликах фотопленки. В московском штабе была установлена самая современная американская аппаратура для работы с такой пленкой. Каждая страница доклада представляла собой увеличенную во много раз фотографию.
Агент прислал подробный отчет о своих встречах с различными партийными лидерами, чьим доверием он пользовался, и перечислял меры, предпринятые им, чтобы вдохновить их на действия, которые впоследствии и дали бы ОГПУ повод для уничтожения этих людей. Агент был уверен, что вскоре в Барселоне вспыхнет мятеж.
Другой доклад, с которым мне довелось ознакомиться, был от Хосе Диаса, лидера Испанской коммунистической партии. Он предназначался для председателя Коминтерна Димитрова. Последний тут же переслал его в штаб ОГПУ, поскольку давным-давно знал, кто его хозяин. Диас называл Кабальеро мечтателем и пустым фразером, который никогда не сможет стать надежным союзником сталинистов. Он восхвалял Негрина. Он описывал также ту работу, которую коммунисты вели среди социалистов и анархо-синдикалистов с целью подорвать их ряды изнутри.
Эти доклады ясно давали понять, что ОГПУ плетет в Барселоне заговор против так называемых «неконтролируемых» элементов и стремится захватить власть в пользу Сталина.
2 мая Слуцкий позвонил мне в гостиницу «Савой» и попросил меня связаться с известным испанским коммунистом по имени Гарсиа. Он был начальником спецслужбы республиканского правительства, которое сейчас объявило своей столицей Валенсию. Его послали в Москву на празднование 1 Мая. Все были заняты чистками, а потому пренебрегли телеграммой, извещающей о его прибытии. Его никто не встретил, и он сидел в одиночестве в новой гостинице «Москва». Слуцкий попросил меня приложить все усилия, чтобы исправить этот промах.
И вот я отправился к товарищу Гарсиа с визитом. Передо мной стоял опрятный и бодрый молодой человек, которому не было и тридцати. Он сказал мне, что его хороший друг Орлов, шеф ОГПУ в Испании, оказал ему большую любезность и организовал отпуск в советской столице.
– Я так рад, что приехал, – сказал он. – Но никто меня не встретил, и я не смогу получить пропуск, чтобы попасть на Красную площадь в день Первого мая. Мне придется смотреть отражение парада в реке, на которую выходят окна моего номера.
Мы принесли товарищу Гарсиа извинения и пригласили его на обед в «Савой». Он заметил, что советские рабочие на улицах выглядят явно намного хуже, чем испанские рабочие во время гражданской войны. Он также отметил, что у нас не хватает продовольствия и товаров, и спросил, почему советское правительство не сумело поднять уровень жизни трудящихся масс.
Когда я встретился со Слуцким, я спросил его:
– Что за идея притащить сюда этого испанца?
– Орлов хотел убрать его с дороги, – ответил Слуцкий. – Нам придется развлекать его до конца мая.
Я читал доклады, а потому мне не нужно было спрашивать, почему Орлов говорил о конце мая.
