канала Москва-Волга.
30 апреля 1937 года увидел фотографию Фирина – главного строителя каналов в ОГПУ. Она была выставлена на Красной площади. Ну, подумал я про себя, хоть один большой человек пока не арестован! Через два дня я столкнулся со своим коллегой, которого отозвали из-за границы. И первое, что он мне сказал, оправившись от удивления, что видит меня на свободе, было:
– Вы знаете, с Фириным все кончено.
Я ответил ему, что это невозможно, поскольку фотография Фирина стоит на главной площади в Москве.
– Говорю вам, Фирину конец, – настаивал он. – Я был на открытии канала Москва – Волга, и его там не было.
Тем же вечером мне позвонил друг, работавший в «Известиях». Он сказал мне, что его учреждению велено изъять все фото Фирина и упоминания о нем – великом строителе каналов из ОГПУ…
ОГПУ не ограничивалось операциями только на территории России. Несмотря на все усилия опытных пропагандистов, мир скептически относился к «признаниям» старых большевиков на московских процессах. Сталин и ОГПУ решили убедить мировую общественность в том, что московский спектакль соответствует самому высокому уровню, а потому организовывали подобные драмы в Испании, Чехословакии и США.
Русское ОГПУ подготовило в октябре 1938 года в Барселоне суд над руководителями испанской марксистской партии ПОУМ. Их обвиняли в измене, шпионаже и в покушении на убийство членов республиканского правительства. Москва надеялась с помощью процесса над ПОУМ продемонстрировать, что все испанские радикалы, противостоящие Сталину, есть «троцкисты и фашистские заговорщики». Но Барселона – это не Москва. ОГПУ сделало все, что могло сделать в таких обстоятельствах, но, несмотря на давление, заключенные отказались признаваться, что они шпионы, работающие на Франко.
Впервые я узнал о таких предполагаемых зарубежных процессах в мае 1937 года, когда находился в кабинете Слуцкого. Ему кто-то позвонил, и после долгой беседы с человеком, чье имя он не назвал, он положил трубку и сказал:
– Наверное, Ежов и Сталин думают, что я могу арестовывать людей в Праге с такой же легкостью, как мы это делаем в Москве.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовался я.
– Знаете, Кривицкий, дело в том, что Сталин хочет суда над троцкистскими шпионами в Европе, – ответил он. – Если бы мы могли это устроить, результаты были бы просто потрясающими. Пражская полиция собирается арестовать Грилевича. Они хорошо к нам относятся, но мы не можем управлять чехами так, как мы это делаем с нашими людьми. Здесь, в Москве, мне нужно просто открыть двери Лубянки и загнать туда всех, кого нужно. Но в Праге есть еще легионеры, которые боролись против нас в 1918 году и сейчас саботируют нашу работу.
Антон Грилевич, бывший лидер германских коммунистов и член прусского парламента – ландтага, впоследствии стал троцкистом и попросил убежища в Чехословакии, когда к власти пришел Гитлер. Его арест в Праге, предсказанный Слуцким, произошел сразу же после расстрела командиров Красной армии 12 июня 1937 года. Из других источников мне довелось узнать о дальнейшем развитии этого московского заговора.
В то утро, когда Грилевич был арестован, чешский детектив предъявил ему чемодан, который много месяцев назад он оставил в доме своего друга и который, как он утверждал, он не открывал с октября 1936 года. В чемодане были памфлеты радикального содержания, деловая корреспонденция и какие- то другие материалы невинного содержания. Ничего такого, что можно было бы отнести к нарушению законов Чехословакии, не говоря уже о доказательствах военного или какого-либо еще шпионажа. Утром полицейский детектив ничего такого ему не предъявлял. Но вечером появился следователь, который тут же начал с Грилевичем разговор о московских процессах. После таких прозрачных намеков, ради которых он и затеял всю эту беседу, полицейский предъявил арестованному три фальшивых паспорта и снимок-негатив немецкого плана, датированный 17 февраля 1937 года. Снимок представлял собой план оккупации немцами Судетов. А кроме того, здесь была и какая-то записка, написанная незнакомым почерком. Грилевич даже не успел ознакомиться с этими «доказательствами», потому что следователь выхватил их из рук арестованного и воскликнул:
– Я думаю, что это не вы писали?
Записка оказалась инструкцией по использованию невидимых чернил.
Грилевича проинформировали, что все эти улики были найдены в его чемодане. Грилевич настоял на вызове регулярной полиции, и, когда она появилась, он в присутствии офицеров подтвердил, какие предметы принадлежали ему, а какие были подброшены. В полночь его отправили в камеру.
15 июля его перевели в другую тюрьму. 22 июля его вежливо допросил чешский следователь, который намекнул ему, что им интересуются люди из московского ОГПУ, которые, похоже, имеют «надежных друзей» в чешской полиции.
В конце концов в середине ноября Грилевича выпустили после того, как он пункт за пунктом опроверг все обвинения против него и доказал, что все так называемые улики были подброшены ему. ОГПУ провалило этот план, зарождение которого я наблюдал в Москве, и не смогло доказать, что чешские троцкисты работали на Гитлера и выступали против пражского правительства. Будь эта попытка успешной, она бы положила начало долгому пути убеждения европейских скептиков в том, что «доказательства» на московских процессах были подлинными.
ОГПУ даже лелеяло планы проведения «троцкистско-фашистского» процесса в Нью-Йорке, но, пока не раскопают полную историю исчезновения Джульетты Стюарт Пойнтц, а также подробности дела Робинсона-Рубенса, мы не сможем узнать точно, насколько далеко зашла подготовка такого суда.
Однако наверняка установлено, что где-то в конце мая – начале июня 1937 года, в тот момент, когда шло разбирательство по делу Грилевича в Праге, Джульетта Стюарт Пойнтц, некогда выдающийся лидер Американской коммунистической партии, вышла из своего номера в здании Клуба женской
