Мая – это один из редких случаев, когда Сталин появляется на публике. Меры безопасности, предпринятые ОГПУ на празднике в 1937 году, были беспрецедентными в истории нашей секретной службы. Незадолго до этого мне случилось побывать в специальном отделе – ведомстве Карнильева, которое выдает пропуска правительственным служащим, разрешающие проход в огороженное место у Мавзолея Ленина (на трибуну, где можно смотреть парад).
– Вот чертово времечко, – сказал мне Карнильев. – В нашем спецотделе мы уже четырнадцать дней только и делаем, что разрабатываем меры безопасности на майский день.
Я не смог получить свой пропуск до самого вечера 30 апреля, пока его не принес мне курьер из ОГПУ.
Первомайское утро было ослепительно солнечным. Я рано отправился на Красную площадь, и по дороге туда меня по меньшей мере десять раз останавливали патрули, которые проверяли не только билет, но и документы. У Мавзолея Ленина я оказался без пятнадцати десять, то есть за несколько минут до начала празднования.
Трибуна уже была почти заполнена. Весь личный состав ОГПУ из нескольких отделов был мобилизован по этому случаю, хотя сотрудники были одеты в гражданское и находились здесь как «зрители, наблюдающие парад». С шести часов утра они уже заняли свои места, расположившись через ряд. Так, позади и впереди каждого ряда правительственных служащих и гостей располагался ряд секретных агентов! Все эти меры предосторожности были предприняты для того, что гарантировать безопасность Сталина.
Через несколько минут после того, как я оказался на трибуне, один мой знакомый толкнул меня локтем и прошептал: «Вон идет Тухачевский!»
Маршал шагал через площадь. Один. Руки в карманах. Можно было только догадываться, о чем думал этот человек, который непринужденно двигался в лучах майского солнца, зная, что он обречен. На мгновение он остановился, оглядел Красную площадь, заполненную людьми и украшенную знаменами и флагами, а затем проследовал прямо к фасаду Мавзолея, откуда обычно генералы Красной армии и наблюдали за парадами.
Тухачевский был первым из прибывших сюда. Он занял свое место и продолжал неподвижно стоять, все еще держа руки в карманах. Через несколько минут подошел маршал Егоров. Он не отдал чести Тухачевскому и даже не взглянул на него, а занял место рядом с ним, как если бы тут никого не было. Еще через минуту появился заместитель наркома по военным делам Гамарник. И он тоже не отдал чести своим товарищам и тоже занял свое место с таким видом, будто он не заметил их.
Вот весь ряд заполнен. Я смотрел на этих людей, которые, как я точно знал, были преданы делу революции и советской власти. Было совершенно ясно, что они знают о своей участи. Вот почему они не приветствовали друг друга. Каждый понимал, что он уже узник, обреченный на смерть, которая лишь ненадолго отсрочена благодаря милости деспотичного хозяина. И каждый наслаждался тем немногим, что еще оставалось: солнечным светом и свободой, которую народ, иностранные гости и делегаты по ошибке принимали за настоящую свободу.
Политические вожди правительства во главе со Сталиным занимали похожую на трибуну крышу Мавзолея. Начался военный парад. Обычно армейский генералитет оставался на своих местах и во время гражданской части праздника – демонстрации. Но на сей раз Тухачевский решил уйти. В перерыве между парадом и демонстрацией он вышел из своего ряда. Все еще держа руки в карманах, он миновал опустевшие ряды и вскоре покинул Красную площадь и скрылся из виду.
4 мая была отменена его поездка во главе делегации, которая должна была присутствовать на коронации Георга VI, последовавшей за похоронами Георга V. Вместо него туда должен был отправиться адмирал Орлов, нарком Военно-морского флота. Но поездку Орлова тоже отменили, и позже он был расстрелян.
К тому времени я уже несколько раз имел беседы с наркомом Ежовым относительно того особого дела, что и привело меня в Москву. Одна из встреч состоялась, что называется, за полночь. Ежов пожелал увидеться со мной наедине, и мы с ним просидели до раннего утра следующего дня. Когда я выходил из его кабинета, то, к удивлению своему, столкнулся со Слуцким – начальником иностранного отдела ОГПУ – и его помощником Шпигельглассом, которые поджидали меня. Они явно были заинтригованы тем, что я все ночь просидел с Ежовым.
Я спросил про свой паспорт, поскольку готовился к отъезду. Кстати, все близкие друзья смеялись надо мной.
– Тебе не разрешат выехать, – твердили они мне.
Действительно, это было время, когда ответственных работников по всему миру отзывали из-за границы и потом не отправляли обратно.
11 мая Тухачевского понизили до командующего провинциальным Приволжским военным округом. Но в эту должность он так и не вступил. Менее чем через неделю был арестован заместитель наркома по военным делам Гамарник, хотя трудно было отыскать более преданного делу революции большевика.
В последующие дни хлынул такой поток арестов и казней людей, с кем я был связан всю свою жизнь, что мне казалось, будто над Россией обваливается крыша и вокруг меня падают обломки здания Советского государства.
Я еще не получил разрешения на отъезд и, решив, что его уже не дадут, начал действовать. Послал телеграмму жене в Гаагу, чтобы она с ребенком готовилась к возвращению в Москву.
И вдруг меня вызвали в кабинет начальника отдела. Он сидел за столом и держал в руках мой паспорт:
– Чего вы здесь болтаетесь? Чего ждете? Почему до сих пор не на своем рабочем месте?
