– Я жду паспорт, – ответил я.
– Да вот он, – сказал он. – Поезд отходит в десять.
В последний день пребывания в Москве я заметил, что состояние общей тревоги достигло невероятных размеров. Что-то вроде паники охватило весь командный состав Красной армии. Каждый час поступали сообщения о все новых и новых арестах.
Я направился прямо к Михаилу Фриновскому, заместителю наркома ОГПУ, который вместе с Ежовым проводил великую чистку по приказу Сталина.
– Скажите, что происходит? Что происходит в стране? – настойчиво спрашивал я Фриновского. – Как мне уезжать в такой ситуации? Как мне работать там, не зная, что творится здесь? Что я скажу своим товарищам за границей?
– Это заговор! – ответил Фриновский. – Мы только что раскрыли гигантский заговор в армии, да такого заговора не знала история. Вот прямо сейчас мы узнали о заговоре с целью убить самого Николая Ивановича (Ежова)! Но мы всех взяли. У нас все под контролем.
Фриновский не привел никаких доказательств этого гигантского заговора, так внезапно раскрытого ОГПУ. Но мне удалось узнать кое-что в коридорах Лубянки, где я столкнулся с Фурмановым – начальником отдела контрразведки, действующей среди русских белоэмигрантов за границей.
– Слушай, это были твои первоклассные спецы? Ты их нам послал? – спросил он.
– Какие люди? – не понял я.
– Ну те, германские офицеры, ты знаешь!
И он начал шутливо укорять меня за то, что я так не хотел отпускать своих агентов для работы на него.
Этот случай полностью выскользнул из моей памяти, и я спросил Фурманова, откуда он узнал об этом.
– Так это же было наше дело, – похвастался Фурманов.
Мне было известно, что Фурманов в ОГПУ отвечал за работу с зарубежными антисоветскими организациями вроде широко известной Федерации ветеранов царской армии, во главе которой стоял генерал Миллер, живший в Париже. По его словам, я понял, что двое моих людей были откомандированы для установления связей с русской белоэмиграцией во Франции. Я вспомнил слова Слуцкого, что это дело колоссальной важности. А Фурманов дал мне в руки ключ к решению этой головоломки, когда сказал, что существовал реальный заговор, послуживший поводом для чистки в Красной армии. Но я тогда этого не осознал.
Я уехал из Москвы вечером 22 мая. Это было похоже на бегство во время землетрясения. Маршала Тухачевского арестовали. В ОГПУ уже обсуждали слух о том, что маршала Гамарника тоже арестовали, хотя «Правда» сообщила, что он избран в члены Московского комитета партии, что считалось большой честью и делалось только с одобрения самого Сталина. Вскоре я понял смысл этих противоречащих друг другу сведений. Сталин схватил Гамарника, в то же самое время предложив ему одиннадцатичасовую отсрочку при усло вии, что он позволит использовать его имя для уничтожения Тухачевского. Гамарник отверг это предложение.
В конце месяца я уже снова был в Гааге. Официальный бюллетень из советской столицы объявлял всему миру о том, что заместитель наркома по военным делам, оказавшись под следствием, покончил жизнь самоубийством. Позже я узнал, что Гамарник этого не делал: люди Сталина убили его в тюрьме.
11 июня Москва впервые опубликовала сообщение об аресте Тухачевского и семи других высших военачальников по обвинению их в том, что они были нацистскими шпионами и сообщниками уже мертвого Гамарника по заговору. А 12 июня стало известно о расстреле восьми генералов якобы по приговору закрытого военного трибунала, состоявшего из тоже восьми командиров из высшего командного состава.
По крайней мере один из этих восьми, генерал Алкснис, по моим сведениям, уже был заключенным в тюрьме ОГПУ как раз в то время, когда он будто бы заседал в суде над своим бывшим начальником.
Из восьми судей шесть уже уничтожены. Это маршал Блюхер, генералы Алкснис, Белов, Дыбенко, Каширин и Горбачев. Быстро ликвидировали и почти восемьдесят членов Военного совета. Чистка в армии не прекращалась до тех пор, пока ОГПУ практически начисто не истребило весь генералитет и высшее командование, принеся в жертву около 35 000 военных.
На самом деле ни один человек из группы Тухачевского не предстал перед военным трибуналом. Не существовало и хоть чего-то похожего на обвинение, выдвигаемого против этих жертв. Восемь генералов даже не были вместе казнены. Их расстреливали поодиночке, причем в разные дни. Фальшивое сообщение о якобы состоявшемся трибунале было сфабриковано Сталиным, чтобы рядовые в армии проглотили эту сказочку ОГПУ о «внезапном» раскрытии заговора в Красной армии.
Открытие, касающееся того, что реальный заговор существовал, было для меня столь же неожиданным, сколь доказательство существования «такого заговора», какого «не знала история». Но эти вопросы разрешились, как только я вернулся в Париж.
В начале июля в Париж прибыл помощник начальника иностранного отдела ОГПУ Шпигельгласс. Наша заранее назначенная встреча состоялась в кафе «Клозери де Лила», что на бульваре Монпарнас, и он рассказал мне, что прибыл сюда «с исключительно важным заданием». Беседа продолжалась несколько часов. Вскоре разговор свернул на дело Тухачевского.
Газета «Правда» – рупор Сталина – опубликовала статью под названием «Кризис иностранной разведывательной службы» вскоре после казни, и это позволило мне сделать еще одно открытие.
