Лузгин отмахивался рукой, точно от назойливой мухи.
— Э, брат, неурожай и колхоз до корней прохватить может. Божья сила!
— Божья! — передразнивал Федоров. — А я скажу так: богу этому мы сообща-то нос порошком бы забили. И не чихнул бы.
— Пустое говоришь.
— Нет, брат, не пустое, — горячился Федоров, — видал, как Прокофий порошками бога обманул?
— Се равно хлеба-то повалило! И он не ушел.
— А вот и ушел! Что у вас? Шаром покати в полях, а у него хоть и не ахти сколько, а все ж плохо бедно, до весны хватит хлеба, а там корову продаст или овец, вот глядишь и вывернется!
— Прокофий сила!
— Сила? А мы кто? Один Прокофий так это сила, а нас столько народу и на-те — не сила мы! Дубье!
— Ссуду дали бы, — вздыхал дядя Павел.
А хлеба становилось с каждым днем все меньше и меньше. Мамка выдавала теперь ребятам по маленькому куску, да и то ворчала при этом:
— Картошку есть надоть. Не напасешься хлеба-то для вас.
Иногда в избу забегали соседки, просили одолжить немного мучицы.
— Завтра отдам, Сергеевна, — кланялась соседка.
— Где же ты отдашь, бедолога? — хмурилась мамка. — Ай с неба в огород упадет?
— Ей-бо, отдам! — божилась соседка. Мужик мой рыбу понесет к попу! Обменяет рыбу-то!
Мамка отвертывалась от соседки.
— Носили уж которые, да не берет поп… Говорит, вся деревня на год натащила рыбы. Не сердись ты на меня, а хлеба не дам! Вон ртов-то у меня сколько… И мамка показывала рукой на ребят.
— С чего давать-то? — вмешивалась бабка. — У самих не боле пуда осталось! Седни вам дадим, а завтра сами должны под окна итти.
— Ссуду бы, — вздыхали в деревне.
Кое-кто толкнулся к кулакам, у которых оставались запасы хлеба еще от прошлого урожая. Но кулачье не торопилось ссужать хлеб.
— Подождать надо, — говорили кулаки.
— Да чего ж тут ждать? С голоду ж мрем!
— Ничто! Месяц, другой потерпите! А с голоду не помрете! Рыбы в озере вон сколько.
Тем временем цены на зерно в деревне поднимались и дошли до 10 рублей за пуд. В это время кулачье «расщедрилось». Силантий и Пров поглаживали бороды, усмехались:
— Что ж, православные, берите кому сколько надо.
Беднота, обрадовалась.
— Благодетели наши! Дай вам боже всякого здоровья.
Народ повалил с мешками к амбарам богатеев.
— Выручайте! Будет хлеб, — сполна отдадим! С процентом получите!
Кулаки гремели ключами.
— Выручить не хитро, да только и самим не расчет в убытке оставаться.
— Процент назначайте.
— Процента вашего не надо! А только наше слово такое: отдавать будете деньгами, а не хлебом. По десять, кажись, пудик-то идет? Ну вот по десять опосля и рассчитаетесь!
Беднота взвыла:
— Да ведь разор это! Кабы цена такая года три держалась — не жалко, а только где ж это видано такие цены?
— Чтоб вы подохли, мироеды! — ругались самые горячие.
— Ишь какая политика?! — возмущались бедняки.. — Он тебе пуд, а ты опосля десять продать должен, чтобы рассчитаться.
И снова покатилось по деревне:
— Эх, ссуду бы!
Из города приехали какие-то люди, ходили в полях, потом писали в сельсовете бумаги, а уезжая обещали поторопить выдачу ссуды. Но шли дни, а город молчал. В деревне во всех домах ели рыбу да картошку, и только в кулацких домах попрежнему вкусно пахло печеным хлебом.
Мамка ходила злая. Ребятам попадало по затылку за каждый пустяк. Попросил Костя как-то хлеба, мама промолчала. Костя захныкал.
— Да-а-й!
Мамка подскочила к Косте и влепила ему здоровую затрещину.
