– Дар весне! – шелестела Эдит, грызя морковку.
Затем вся компания последовала за Мадам по длинному коридору, украшенному синей плиткой, в столовую, стены которой были обшиты панелями из орехового дерева. Никакого этикета не соблюдалось, княгиня рассаживала гостей, как ей вздумается, казалось, наугад. Впрочем, места распределялись не без умысла. Патрик вспоминает, что «стол был одой розовому цвету: розовые тарелки, бокалы из розового опала, розовые блюда, в середине стояла большая ваза с розовыми пионами». Дэвид Огилви[103] проскользнул поближе к княгине и услужливо прошептал ей на ухо, впрочем, не без злорадства:
– Я вижу, вам тоже нравится любимый цвет Элизабет Арден…
– А почему нет? У нее же нет эксклюзивного права на этот цвет.
Желая переменить тему разговора, княгиня обернулась к Эдит Ситуэлл и посмотрела на ее величественный головной убор.
– Ай лайк йор хет, ваша шляпа мне нравится.
Она произнесла английское слово
– Это не шляпа, дорогая княгиня, это чепец.
– Красиво, и вам очень идет.
– Это мой любимый цвет… зеленовато-желтый.
На другом конце стола Сальвадор Дали на странной смеси испанского, французского и английского пытался рассказать Осберту Ситуэллу о своих нью- йоркских впечатлениях. А тот, внезапно оторвавшись от креветок, посмотрел на Дали и сказал:
– А это правда, что Андре Бретон[104] прозвал вас
Художник немного смутился и пробормотал себе под нос:
– На самом деле это прозвище принесло мне удачу. С тех пор деньги полились рекой. Дурная слава иногда лучше хорошей молвы, в любом случае, лучше, чем безвестность!
– Он прав, – добавила княгиня с полным ртом.
Патрик О’Хиггинс слушал эти словесные поединки как театральное представление, не смея вставить ни слова. В конце обеда Мадам попыталась устроить его в агентство Дэвида Огилви, который ей вежливо отказал. Смущенный и одновременно польщенный, Патрик поднялся, чтобы откланяться. Он поблагодарил ее и сказал, что в журнале все идет хорошо и он не собирается увольняться. Патрик попрощался с Огилви, Гораций коротко кивнул ему на прощание. К его великому удивлению, княгиня проводила его до лифта и неожиданно протянула ему обе руки:
– Не забывайте, что я ваш друг. Будем на связи… Кто знает, что может случиться?
Глава 21. «В золотом аду Хелены Рубинштейн»
О’ Хиггинс возвращался на работу по Парк-авеню в полном смятении чувств. Что за обед! Что за потрясающие люди! Что за странная княгиня!
В то время Мадам было почти восемьдесят лет. И тем не менее эта женщина совершенно не походила на пожилую даму. «Твердый подбородок, бледная матовая кожа, на которой выделялись ярко-красные губы, искусно подрисованные живые и проницательные глаза, которые, казалось, светились во мраке… Ей едва можно было дать и половину ее возраста. Причиной этой вечной молодости были ее жизненная энергия, удивительная способность сосредоточиться и поразительная манера говорить. Ее речь могла нежно журчать, звучать мелодично как музыка, но иногда ее слова жгли, как удары хлыстом. Она могла быть и грозной, и добродушной». Юный Патрик О’Хиггинс был потрясен, очарован и удивлен этой странной женщиной и, конечно, очень впечатлен ее богатством и богемным окружением.
Мадам Рубинштейн оказалась права, и журналу
– Садитесь здесь. Я принесу что-нибудь выпить, и мы немного поболтаем.
Через несколько минут она вернулась с двумя стаканами и ведерком со льдом в одной руке и бутылкой скотча – в другой. Она села и, по обыкновению, положила ноги на удобную скамеечку.
– Приготовьте нам выпить, это мужское дело, – сказала она, протягивая ему стаканы.
Хелена не спускала с него глаз, пока он делал вид, что любуется видом из окна на Парк-авеню. Беседа, которая затем последовала, полностью изменила его жизнь[105].
– А теперь скажите мне, чего вы хотите на самом деле? Чем вы хотите заниматься в жизни?
Молодой человек только бессильно развел руками, ошарашенный вопросом.
– Хорошо, позвольте мне объяснить. Вы производите впечатление плейбоя. Вам нужна стабильность и некоторое руководство. Вы должны стать более амбициозным. Вы соблазнительны, честны, вы оригинально мыслите и хорошо воспитаны. А у меня слишком много дел, и моя ноша слишком тяжела. Вокруг меня много людей, но рассчитывать на них я не могу. Конечно, у меня есть семья. Но мои близкие, в основном, хотят просто наслаждаться жизнью. Люди,
