собой трех киевлянок, которые почему-то были там и после пары минут уговоров радостно согласились ехать с нами. Правда, к ним приклеился чувак из ихней туристической группы, неприятный тип, которого мы впоследствии выпроводили из квартиры Матея, а он раз за разом настойчиво пытался вернуться на наш пир.
В большой комнате на полу расставлены бутылки и закуски, купленные заранее. Нас, по-моему, девятеро: ну, Том, Витя, Матей, Квец, еще кто-то и три девицы, которых было просто невозможно поделить между нами всеми. И еще этот тип улегся на полу и бросает свои приколы, которые никому из нас не нравятся. Ну, он просто нарывается.
Матей никого не предупредил, что в одной из спален – его родители.
В том шуме, криках, тостах, сигаретном дыму, в запахе алкоголя они вряд ли могли уснуть.
Одна из тех чувих, которая в очередной раз вернулась из туалета, сообщила, что, кроме нас, в квартире есть еще кто-то. Я подошел к Матею:
– Слушай, а что, твои старики здесь?
– Да, но я их предупредил.
– Ну ты даешь.
– Фигня…
Все желали Т. легкой службы, не кинуть себя под ноги «дедам», следить за собой, искать земляков, давать отпор
Т. клялся нам, что не подведет.
Затем начался настоящий «передел собственности», никто не мог определиться с подружками, они перекочевывали из рук в руки, но были только легкие поцелуи и массаж соответствующих мест – не более. Чувихи оказались халявными. Этот крендель, который прилип к ним и ехал за наш счет в такси, а потом на халяву пил нашу водку, стал вести себя вызывающе. Его сначала попросили не портить праздник, а потом выпроводили за дверь. С ним в знак солидарности пошла одна из трех привезенных на проводы чувих.
Одну из них ты перехватил в коридоре, она возвращалась после того, как проблевалась в ванной. Тебе удалось затянуть ее на кухню, прикрыть двери и усадить на стол. Подружка была сильно накачана, ее одежда и тело пахли духами, чернилами и сигаретным дымом. Ей было немного за тридцать. В какой-то момент ты почувствовал, что она замирает, как будто сломалась. Оторвавшись от ее шеи, понимаешь, что она удивленно смотрит на кого-то.
Ты поворачиваешь голову и видишь пьяного Т.
– Но в армию иду я, – говорит он с обидой.
– Т., бля, какого хрена ты приперся? – отвечаешь, стоя к нему спиной и не размыкая ее объятий.
– Но все остальные заняты, – бормочет Т.
Было где-то одиннадцать утра, ноябрь, ты со своей командой, которую сопровождал майор, сошел на житомирской станции с казатинского поезда. Утро выдалось хмурым, все сонные, потому что в три часа ночи в Казатине мы ожидали житомирский поезд, там распили припрятанную бутылку водки и закусили домашними продуктами.
Вас всех завели в курилку и разрешили перекурить. С тех пор, как за вами закрылись автоматические ворота военной части, появилось ощущение, что ты попал в ловушку. Казенный запах казармы, военной формы, кирзы, гуталина становился твоим запахом на два года. В столовой, куда вас привели еще не переодетыми в форму, вся солдатская обслуга была из Средней Азии, они по-тигриному щурили глаза и улыбались.
Первые полгода прошли как во сне.
Служба проходила по уставу, сержанты гоняли нас, духов, каждый раз придумывая разные способы давления, в первую очередь – физического, потому что не могли нас бить в открытую, как это потом случалось почти каждую ночь в батальоне. Марш-броски, физические упражнения, муштра обессиливали нас так, что, упав в кровать, ты слышал только команду «Пад-йооом!». Каждую субботу, вооружившись каблуками от кирзовых сапог, сдвинув вместе кровати и тумбочки, вылив на все помещения нашей казармы растворенное в воде мыло, мы скребли пол до тех пор, пока он не становился белым, а потом натирали мастикой. За неделю от солдатских сапог пол снова становился чернющим.
Старший прапорщик с генеральской фуражкой на квадратной голове командовал той учебной ротой, где нам суждено было прослужить полгода, аж до распределения. Выстраивали нас и сержантов, прапор полчаса кричал, и логику его высказываний понять было невозможно: что-то немного о Советской армии, об империалистах и врагах, о дисциплине, о сапогах, воротничках и уставе. Сержанты – здоровые ребята, деды, которым оставалось служить несколько месяцев, в учебной роте ловили лафу: немец из Фрунзе, поляк из-под Вильнюса и украинец из Житомира, дом которого стоял через дорогу от нашей части. Когда прапорщик убрался, начинал кричать фрунзенский немец, он вопил на нас еще больше: мол, мы
Двухметровый прыщавый житомирянин разучивал с нами «строевую песню».
– Махно, бля, ты знаешь, шо такое строевая песня?
– Никак нет, товарищ сержант.
