Money. Неофициальная биография денег

госслужащий рискует быть уволенным, поскольку у государства нет свободных средств, чтобы рассчитаться с зарубежными держателями облигаций, тогда стандартные решения, предлагаемые экономической системой, могут показаться не самыми привлекательными. Руководство центробанка и министры финансов работают исходя из представления, что монетарное общество само по себе функционирует нормально. Его правила нужно уважать, говорят они, а если в результате имеет место несправедливость, то ее нужно лечить введением прогрессивного налогообложения или вливанием средств от зарубежных благодетелей. Однако те, кто пострадал от финансового кризиса сильнее всего, крайне недовольны подобной трактовкой «нормального функционирования общества». Зачем уважать правила системы, спрашивают нью-йоркские участники движения «Оккупай Уолл-стрит» и мадридские indignados, если эта система постоянно порождает новые кризисы?

Идея, что предоставленное самому себе монетарное общество склонно к созданию запредельных объемов долга, не нова. В июне 1919 года Джон Мейнард Кейнс вышел из состава британской делегации на Версальских мирных переговорах. Союзники, стремясь выжать из побежденных немцев все, что только возможно, назначили им огромные репарации. По их словам, это был единственный способ гарантировать, что агрессор усвоит полученный урок и настанет эпоха мира во всем мире. Но Кейнс понял, что новые финансовые обязательства Германии нереализуемы и попытка потребовать их выполнения не приведет ни к чему хорошему. В декабре 1919 года он опубликовал «Экономические последствия мира» – книгу, в которой, дав подробный отчет о прошедших переговорах, буквально умолял союзнические страны уменьшить репарационные поборы с Германии. Его предложение было расценено как глупость, и глупость опасная, равнозначная стремлению пошатнуть устоявшиеся правила международной финансовой системы – основы стабильности и мира. Однако прогноз Кейнса оказался пророческим. Германия, не способная восстановить экономику и, как следствие, выплатить репарации, покатилась к полному экономическому коллапсу – достаточно сказать, что уровень гиперинфляции достиг рекордных для того времени показателей на планете. В 1923 году, как и предсказывал Кейнс, произошел дефолт, и союзникам пришлось переписать условия соглашения о репарациях.

К тому моменту Кейнс уже подготовил анализ общих уроков, извлеченных из этой внешнеполитической ошибки. Версальский призрак незримо присутствует на страницах его «Трактата о денежной реформе». Невероятные по объему долги создают не только политики на мирных переговорах, пишет он. Проблема кроется в природе монетарного общества: «Влияние ничем не сдерживаемого ростовщичества велико. Если бы накопление процентов продолжалось на протяжении многих поколений, половина населения была бы рабами другой половины». Поэтому в конечном счете виноваты в возникших проблемах те, кто превозносил соблюдение контракта в ущерб высшему закону, гласившему, что любой контракт должен быть справедливым, иначе он невыполним, – то есть победители на Версальских переговорах, последователи Локка. «Подобные люди, – продолжает Кейнс, – игнорируют величайший из всех общественных принципов, то есть фундаментальное различие между правом индивида на расторжение договора и правом государства на контроль закрепленных законом имущественных прав, и являются злейшими врагами того, что сами хотят сохранить. Ничто не может обеспечить незыблемость контракта между двумя лицами, кроме права государства на пересмотр условий, если они стали невыносимыми». Иначе выражаясь, денежная доктрина Локка привела к парадоксальному результату. Одного уважения к контракту оказалось недостаточно для выживания и процветания монетарного общества, мало того, выяснилось, что «абсолютисты контракта… и есть настоящие прародители революции».

Кейнс был прав. Истинная природа и финансовых кризисов, и методов борьбы с ними продемонстрировала фундаментальный изъян в логике Локка и его сторонников. Деньги обещают организовать общество так, что в нем будут и свобода, и стабильность. Для этого они сначала превратят общественные обязательства – традиционные права и обязанности, принципиально несоизмеримые друг с другом, – в финансовые обязательства, которые поддаются измерению в одних и тех же единицах абстрактной экономической ценности. Затем эти финансовые обязательства должны стать ликвидными – то есть доступными для обмена между людьми. Проблема в том, что в мире царит неопределенность. Ликвидность испаряется, платежеспособность переоценивается, а бывшая минуту назад функциональной и живучей сеть долговых обязательств внезапно перестает быть таковой. Эта сеть взаимосвязанных долгов должна уметь адаптироваться к изменившейся ситуации, но есть одна сложность. Деньги создали систему, заинтересованную в сети долговых обязательств, – но именно в том виде, в каком она была на момент создания. Ключевой вопрос: что произойдет, когда обстоятельства (а вместе с ними и сеть долгов) изменятся? Локк и его последователи не дали на него ответа.

Как так получилось, что новая дисциплина упустила из виду проблему долгов и вызываемой ими финансовой нестабильности? Почему она не известила благодарных жителей новой Утопии об этом изъяне в ее фундаменте? С учетом последующей финансовой истории это был серьезный недосмотр. Одна очевидная посылка пользуется популярностью уже несколько веков: финансовая наука, как и экономика в целом, – просто-напросто безнравственная, порочная дисциплина. Эту точку зрения высказывал, например, Никола Орем, согласно которому ортодоксальные экономисты суть марионетки денежного класса, а их якобы объективные теории на самом деле не более чем уловки и трюки определенных заинтересованных групп. Название получившей «Оскар» документальной ленты американского режиссера Чарльза Фергюсона суммирует подобные воззрения. Современные экономисты, считает режиссер, отнюдь не беспристрастные ученые, хоть и выдают себя за них. Они просто рупор банковского лобби, и им платят очень хорошие деньги, чтобы они создавали сложные интеллектуальные конструкции, оправдывающие аморальные коммерческие действия. Весь долговой кризис – дело рук «Инсайдеров».

Но есть и другая вероятность. Впрочем, она в конечном итоге тоже не утешает, скорее наоборот. Что, если действительная причина хронической неспособности экономики взглянуть на реальность монетарного общества – не вина денежных классов? Что, если это результат ошибки на уровне идей? Иначе говоря, что, если проблемы в структуре монетарного общества никто не изучал потому, что теоретики искренне верили, что изучать нечего? Реальный