запаса, – продолжает он, – были так истощены тем, что мы уже сделали (снарядив двадцать один корабль), что постоянный набор, установленный во всех округах, не мог удовлетворить желания правительства сменить матросов, находившихся в плавании свыше трех лет».
Подобный контраст указывает на такое различие в так называемой запасной силе, или резерве, которое является даже большим, чем может показаться на первый взгляд, ибо крупный флот, наряду с экипажами, неизбежно дает занятие множеству людей, принадлежащих к профессиям, облегчающим изготовление и ремонт материальной части, и вообще так или иначе связанных с морем и всякого рода плавучими средствами. Указанные родственные профессии с самого начала прививают таким людям способность к несению морской службы.
Существует анекдот, характеризующий глубокое понимание этого дела одним из замечательных моряков Англии сэром Эдуардом Пеллью (Pellew). Когда в 1793 г. разразилась война, то почувствовался обычный недостаток в матросах. Стремясь выйти в море, но не имея надежды укомплектовать свои экипажи без привлечения неморяков, Пеллью приказал своим офицерам вербовать экипаж из корнваллийских рудокопов, полагая, – на основании лично известных ему условий и опасности их профессии, – что они легко приспособятся к требованиям морской жизни. Результат доказал его проницательность, ибо, избежав этим неотвратимой в ином случае задержки, он сумел захватить первый фрегат, взятый в этой войне в одиночном бою; и что особенно поучительно, так это то, что хотя он был в кампании всего три недели, а его противник – более года, потери, тяжелые с обеих сторон, были почти равны.
Может быть, скажут, что такая резервная сила почти потеряла теперь то значение, какое она имела раньше, потому что современные корабли и оружие требуют долгого времени для их изготовления, а современные государства стремятся к тому, чтобы с самого начала войны быть способными использовать всю мощь своих вооруженных сил с такой быстротой, чтобы нанести противнику решительный удар прежде, чем он сможет ввести в дело равную силу. Употребляя распространенное выражение, национальный организм в целом не сможет принять участия в игре; удар же падет на организованный военный флот, и если он уступит, то крепость остальной части организма не принесет никакой пользы. До некоторой степени это справедливо; но ведь это было справедливо также всегда, хотя прежде в меньшей степени, чем теперь. Допуская, что при встрече двух флотов, которые представляют практически всю наличную силу двух наций, один из них будет уничтожен, тогда как другой сохранит способность к дальнейшим действиям, – теперь будет гораздо меньше надежды, чем прежде, что побежденный сможет восстановить свой флот в течение войны; и гибельность результата будет прямо пропорциональна зависимости нации от ее морской силы. Трафальгар был бы гораздо более фатальным ударом для Англии, чем он был для Франции, если бы участвовавший в этом деле английский флот представлял, – как это имело место по отношению к союзному флоту, – ядро национальной мощи. Трафальгар в таком случае был бы для Англии тем же, чем Аустерлиц для Австрии и Иена для Пруссии; империя была бы повергнута во прах уничтожением или дезорганизацией ее военных сил, к чему, как говорят, особенно стремился Наполеон.
Но если такие исключительные катастрофы прошлого оправдывают низкую оценку резервной силы, основанной на числе жителей, способных к известному роду военной службы, то какую же катастрофу мы имеем в виду? Упомянутые сейчас удары были нанесены людьми исключительного гения, стоявшими во главе вооруженных отрядов, обладавших исключительной подготовкой, престижем и esprit-de-corps[8], и были кроме того направлены на противников, более или менее деморализованных сознанием своей сравнительной слабости и предшествовавшими поражениями. Аустерлицу непосредственно предшествовал Ульм, где тридцать тысяч австрийцев положили оружие без битвы, и история предшествовавших лет была длинным рядом поражений Австрии и успехов Франции. Трафальгар непосредственно последовал за почти совершенно неудачным крейсерством, справедливо названным морской кампанией; а несколько ранее, но все же сравнительно незадолго до того, произошли памятные для союзного флота битвы при С.-Винценте (о ней вспоминали испанцы) и при устье Нила (ее вспоминали французы). За исключением Иены, эти сокрушительные поражения были не только отдельными неудачами, но и окончательными ударами; а в Иенской кампании имелось неравенство в численности, в вооружении и в общей подготовке к войне, что делает ее опыт менее приложимым к обсуждению возможного результата отдельной победы.
Англия в настоящее время представляет самую сильную морскую нацию в мире; в век пара и железа она удержала превосходство, которым обладала в дни парусов и дерева. Франция и Англия – это две державы, имеющие самые большие военные флоты; и вопрос о том, который из двух сильнее, остается еще настолько открытым, что практически они могут рассматриваться как обладающие равной материальной частью для ведения морской войны.
Теперь спрашивается, может ли быть допущено такое различие в личном составе или в личной подготовке, которое сделало бы вероятным, что одно сражение или одна кампания даст решительный перевес какой-либо стороне. Если нет, то выступает на сцену резервная сила; сначала – организованный резерв, затем резерв из морского населения, резерв технической подготовки, резерв богатства. Нам кажется, что некоторые отчасти забывают о том, что первенство Англии в механических искусствах дает ей резерв механиков, которые легко могут ознакомиться с требованиями службы на современных броненосцах; и когда ее торговля и промышленность почувствуют бремя войны, избыток матросов и механиков перейдет на военные корабли.
Весь вопрос о значении резерва, организованного или неорганизованного, сводится теперь к следующему: допускают ли современные условия войны вероятность того, что из двух почти равных противников один будет так ослаблен в первую же кампанию, что последняя приведет к решительным результатам? Морская война не дала на это никакого ответа. Решительные успехи Пруссии в войне против Австрии и Германии против Франции, кажется, должны рассматриваться как результат столкновений сильнейших наций с гораздо слабейшими, – происходила ли слабость последних от естественных причин или от несостоятельности официальных кругов. Как повлияла бы на исход русско-турецкой войны задержка русской армии под Плевной, если бы Турция имела какой-либо резерв национальной силы, который она могла бы использовать?
Если время представляет собою – как это допускают все авторитеты – важнейший фактор в войне, то странам, чей гений, по существу, не военного
