– Как можно аплодировать, когда вопрос идет о смерти? Разве вы не понимаете, что в этот час убивается частица человеческой души?
Видеть в его словах проявление слабости и безволия могут только нравственные уроды, заметил современник. Как не сравнить реакцию Керенского с поведением советских вождей, требовавших, что вынесение бесчисленных смертных приговоров обязательно сопровождалось одобрительными аплодисментами…
Александр Федорович не допустил крови. Не вошел в историю палачом, тюремщиком и губителем собственного народа. Матери не проливали слез на сыновьих могилах по его вине. И если есть высший суд, то такие грехи, как тщеславие, суетность да малая толика позерства, ему простятся. Не вина, а беда его в том, что властители такой страны, как наша, делаются из другого, куда более жесткого материала.
Будущий советский военный министр, разгромивший последнего командующего Белой армии барона Врангеля и вернувший России Крым, Михаил Васильевич Фрунзе прекрасно учился. У него в юности обнаружились задатки настоящего ученого. Собранный им во время путешествия по Семиречью гербарий и по сей день хранится в Ботаническом институте Академии наук в Санкт-Петербурге. Получив в гимназии золотую медаль, поехал учиться в столицу.
Из всего многообразия политических сил Фрунзе выбрал самых радикальных социалистов – вступил в партию большевиков. Заправский охотник, с детства владевший оружием, организовал боевую дружину. Как легко мягкий и чувствительный юноша, намеревавшийся стать кабинетным ученым, превратился в уличного революционера, собиратель гербария для Ботанического сада – в боевика, готового стрелять в людей!
Жизнь в подполье его изменила. Не могла не изменить. Это была аморальная, циничная и преступная среда. Мы просто никогда об этом не думали, приученные восхищаться революционерами.
Плотник Фома Качура стрелял в губернатора Харькова князя Оболенского, участвовавшего в подавлении крестьянского восстания. Качура использовал пули, отравленные стрихнином. Губернатор был ранен. Стрихнин не подействовал. Но другой боевик обратился к боевым товарищам: «Чтобы победить врага, недостаточно мужества и готовности умереть. Статистика ранений от огнестрельного и холодного оружия доказывает, что люди, получившие даже по нескольку ран, часто выздоравливали. Сотни шпиков, стражников, жандармов и т. п. сволочи отлично выздоравливали от пуль браунинга и маузера… Надо быть совсем кретином или просто симпатизировать врагам народа, чтобы не признать, что единственно рациональный способ поражения противника – употребление отравленного оружия. Побольше «святой ненависти» к врагу! Воспитывать в себе готовность собственными руками вонзить в бок опричника отравленный кинжал, влепить ему в живот отравленную пулю, – и победа будет за вами».
Биологическое оружие революционеры все же сочли непрактичным, а огнестрельное то и дело пускали в ход. Фрунзе, не испытывая никаких сомнений, стрелял в полицейских. Не всякий на это способен. В сознании человека должен произойти какой-то радикальный сдвиг, прежде чем он перейдет к насилию. Зато, если этот внутренний переворот свершился, он становится хладнокровным и безжалостным убийцей.
Конечно, молодой подпольщик часто боялся показаться трусом или недостаточно надежным. Начинающие боевики доказывали друг другу свою храбрость и презрение к врагу… Но главным было твердое убеждение в том, что убивать необходимо во имя высшей цели. Идеология и вера словно выдавали лицензию на праведный гнев. Заповедь «не убий» неприменима в революционных условиях. Убийство политического врага – не только необходимость, но и долг. В 1917 году эти подпольщики внезапно встали у руля государства. Отныне они будут определять судьбу России.
4 марта большевик Фрунзе был назначен начальником городской милиции Минска. Он приказал разоружить полицейских и жандармов, те и не сопротивлялись. И выпустить из тюрьмы – Пищаловского замка – политических заключенных.
Временное правительство сразу оказалось под огнем яростной критики со всех сторон. Это была первая власть в России, которая позволяла себя как угодно оценивать – и не карала за это. Потому новых руководителей страны разносили в пух и прах. Фрунзе тоже обрушился на Временное правительство: «Свобода слова и печати урезаны. Стеснена, а частью прямо уничтожена свобода собраний. Введена смертная казнь».
Наверное, Михаил Васильевич был искренен в своем возмущении. Но очень скоро его собственная большевистская партия полностью уничтожит все эти свободы, и это нисколько не смутит Фрунзе. А смертная казнь станет повседневным методом расправы с политическими противниками.
Страсти накалялись постепенно. Но общество быстро подготовило себя к террору. Едва отрекся от престола император, как 1 марта 1917 года в газете «Известия Петроградского Совета рабочих депутатов» появилась заметка под названием «Враги народа». Речь шла об аресте царских министров. Кажется, это первое использование словосочетания, которое станет таким пугающим, – «враг народа».
И сам Фрунзе вскоре заговорит другим языком:
– Мы не размазня вроде Керенского. Да, мы жестоко расправляемся с врагами. А врагов у нас много…
Грызть семечки и играть на гармошке
15 августа 1917 года, в день Успения Пресвятой Богородицы, в Москве открылся I Всероссийский церковный собор. На литургии в Успенском соборе в Кремле, которую совершили три митрополита, Киевский – Владимир, Петроградский – Вениамин и экзарх Кавказский – Платон, присутствовали члены Временного правительства во главе с министром-председателем Александром Керенским.
«Ходил на Красную площадь посмотреть на крестный ход и молебствие по случаю открытия Церковного собора, – вспоминал один из москвичей. – Тысячи хоругвей, сотни священнослужителей в золотых рясах, торжественный звон по всей Москве… Зрелище великолепное и умилительное, но, к сожалению, не привлекло несметных толп… Молиться нужно, а не совещаться, не речи красивые говорить. Ни Керенский, ни сотни гениальных людей нам
