под названием «Мукаддима». От этой книги и в наше время трудно оторваться. Султан поручил Ибн Хальдуну воспитание своего сына Фараджа, а вскоре воспитанник, еще совсем ребенок, унаследовал трон отца.
И вот теперь, пока убеленный сединами раздражительный историк показывал Иерусалим десятилетнему мальчику-султану, Тимур осадил мамлюкский Дамаск. Среднеазиатский полководец Тимур Хромец, более известный на Западе как Тамерлан, выдвинулся в 1370 году как один из самых способных военачальников Средней Азии. За 35 лет непрерывной войны этот жестокий гений битвы покорил большую часть центральной и южной Азии, где правил железной рукой и авторитетом потомка Чингисхана. Жертвами резни, учиненной им в индийском Дели, пали 100 тысяч человек. А в Исфахане, перебив едва ли не всех жителей, он сложил из отрубленных голов 28 пирамид — по 1500 голов в каждой. Он не знал поражений.
И все же Хромец был не только жестоким воином. Его дворцы и сады в Самарканде свидетельствуют об утонченном вкусе. Он мастерски играл в шахматы, был знатоком истории и получал истинное удовольствие от диспутов с философами. Неудивительно, что он всегда мечтал познакомиться с Ибн Хальдуном.
Но мамлюки были в панике: если падет Дамаск, то эта же участь постигнет Палестину, а возможно, и Каир. Старый учитель и мальчик-султан поспешили назад в столицу. Однако мамлюки решили отправить их обоих в Сирию — на переговоры с Тамерланом ради спасения империи. В Иерусалиме тоже было тревожно: как спасти Святой город от непобедимого хищника, известного как Бич Божий?
В январе 1401 года Тамерлану, стоявшему лагерем близ Дамаска, доложили, что султан Фарадж и Ибн Хальдун ожидают аудиенции. Мальчик не вызывал ни малейшего интереса у Тамерлана, но Ибн Хальдуном он восхищался и немедленно пригласил его к себе. В качестве политика Ибн Хальдун был в данный момент представителем султана, но как историк он, разумеется, очень хотел лично встретиться с самым могущественным человеком эпохи — даже если и не был уверен, что вернется с этой встречи живым. Оба собеседника были почти ровесниками; убеленный сединами завоеватель принимал прославленного историка в своем роскошном шатре.
Ибн Хальдун испытал благоговейный трепет перед «величайшим и могущественнейшим из царей», которого он нашел «чрезвычайно разумным и проницательным, расположенным к обсуждению и отстаиванию своего мнения по тем вопросам, которыми он владел, как, впрочем, и тем, о которых ничего не ведал». Ибн Хальдун просил Тамерлана освободить некоторых пленников из мамлюков, но Бич Божий не был склонен к переговорам. Дамаск был взят приступом и разорен, и Ибн Хальдун назвал это деяние «совершенно низким и гнусным поступком».
Теперь путь на Иерусалим был открыт. Городские старейшины, улемы, решили сдать город Тамерлану и отправили к нему посольство с ключами от Купола Скалы. Но когда послы прибыли в Дамаск, завоеватель уже отбыл на север, в Анатолию: обуздать набиравших там силу турок-османов. В феврале 1405 года Хромец отправился покорять Китай, но по дороге умер, а Иерусалим так и остался во власти мамлюков. Ибн Хальдун, вернувшись после встречи с Тамерланом в Каир, тоже мирно скончался там в своей постели годом позже. Его воспитанник султан Фарадж никогда не забывал того насыщенного событиями паломничества и часто возвращался в Иерусалим: его дворец располагался непосредственно на Храмовой горе. Восседая под царским балдахином, в окружении желтых знамен султаната, Фарадж щедро разбрасывал золото беднякам.
Лишь шесть тысяч человек, из них всего 200 еврейских и 100 христианских семей, проживало тогда в маленьком городке, вокруг которого вечно кипели совершенно несоразмерные ему страсти. Ситуация в Иерусалиме постоянно была нестабильной, а подчас и опасной. В 1405 году горожане взбунтовались против непомерных налогов и выгнали из города мамлюкского наместника. Архивы Харам аш-Шариф помогают нам представить себе иерусалимские династии шариатских судей (кади) и суфийских шейхов, повествуют о ссыльных мамлюкских эмирах и богатых купцах, живших и действовавших в мире Корана, книжного собирательства, торговли оливковым маслом и мылом и тренировок в искусстве владения арбалетом или мечом. Теперь, когда крестоносцы больше не были угрозой, христианских пилигримов — главный источник доходов — цинично выдаивали досуха. Но при этом были не слишком им рады: их постоянно бросали в тюрьму по вздорным обвинениям и держали там до тех пор, пока они не собирали денег на произвольно назначенный штраф. «Или вы заплатите, — объяснял некий толмач арестованным христианам, — или вас забьют до смерти».
Однако трудно сказать, кто был более опасен: корыстные мамлюки или подозрительные паломники, враждебно настроенные христиане или алчные горожане. Многие пилигримы оказывались на деле такими злодеями, что и местных жителей, и путешественников предупреждали: «Остерегайтесь всякого, кто идет в Иерусалим». С другой стороны, даже сами мусульмане замечали, что «нет более продажных людей, чем жители священных городов». А время от времени в Иерусалим лично являлся мамлюкский султан, чтобы обрушить новые репрессии на христиан и евреев, которые и так уже постоянно становились жертвами погромов, учиненных иерусалимской толпой.
Коррупция и распри начинали понемногу разъедать каирский двор. Империей все еще правили султаны кавказского происхождения, и поэтому, хотя католики-францисканцы пользовались поддержкой Европы, в христианском Иерусалиме доминировали армяне и грузины, ненавидевшие друг друга — и, разумеется, католиков. Армянам, которые агрессивно расширяли собственный квартал вокруг собора Святого Иакова, удалось за взятку уговорить мамлюков отобрать Голгофу у грузин. Но те предложили еще большую взятку и вернули ее себе. Впрочем, ненадолго. На протяжении 30 лет Голгофа переходила из рук в руки пять раз.
Взятки и прибыли были огромными: паломничество стало чрезвычайно популярным в Европе. Европейцы вовсе не считали, что крестовые походы закончились — в конце концов, чем же была католическая Реконкиста, отвоевание Испании у мавров-мусульман, как не крестовым походом? И пусть новых военных экспедиций в Святую землю пока не предвидилось, но все христиане Европы чувствовали, что им знаком и близок Иерусалим, даже если сами они
