среде.
Что только не перевозили по старым дорогам! Случалось – слова. С волжского правобережья, из окрестностей Чкаловска, где когда-то жила меря, прямо в город Семенов, находящийся сегодня в центре этой самой средневековой Меровии, доставили, ничуть не попортив в пути, сразу два названия. Одно – Пурех: село на правом берегу Волги и улица на окраине Семенова. Другое – Санахта: притоки Волги и Керженца имеют одинаковые имена. Семеновцы убеждены – совпадение не случайно, это память переселенцев о родных местах. А название окрестной деревни Мериново, по общему мнению местных жителей, происходит «от племени такого», а никак не от «мерина».
Поверим пока семеновцам на слово. И продолжим искать в дебрях веков град Китеж.
«Мерянский язык» – одна из самых известных работ киевского лингвиста академика Ореста Ткаченко. Замечательный ученый реконструировал язык – с его словарем, с грамматическими формами, исследуя диалекты и географические названия тех мест, где совершенно точно жила меря.
В 90-х годах мне посчастливилось познакомиться с Орестом Борисовичем в Киеве. И задать ему простой вопрос: почему он, украинский ученый, занялся восстановлением лексики и форм мерянского языка – вроде бы это никак не касалось ни его родных мест, ни тем, связанных с его национальной культурой.
– Совсем наоборот, – ответил он. – Мне хотелось понять, чем же отличается украинский язык от русского. Совершенно очевидно, что славяне, ушедшие с современной территории Украины на северо-запад, встретились там с кем-то, кто всерьез повлиял на их культуру, на их речь. А в результате возникли новый народ, новый язык. Мне хотелось вычислить этот компонент. И я стал изучать диалекты тех мест, где шло формирование русского этноса, русского языка.
Мерянский язык действительно оставил живые следы, обломки, которые очень хочется осмыслить. Краевед из подмосковного Воскресенска Андрей Фролов прислал мне недавно запись, сделанную в его родных местах, в исчезнувшей теперь уже деревне Кладыково. Старожил рассказал ему, как развлекалась когда-то в этой деревне молодежь летними вечерами: девчата отбивали дробь, распевая «Ки на экир, ки на кур», а те, кто стоял вокруг, хлопали в ладоши. Все в деревне знали, что это «старый язык», но никто не понимал смысла этих слов.
Почти случайно в руки Андрея Фролова попала книга «Духовная культура Северного Белозерья». Эта часть Вологодской области – исторически тоже совершенно нерусские земли. Там жили (а в некоторых селах и деревнях живут поныне) вепсы – один из малочисленных финно-угорских народов. Чужой человек, заехав в их село, скорее всего, примет их за русских – ему некогда будет прислушиваться к мелодии их речи, а при нем на вепсском языке, разумеется, никто не заговорит. Изучая книгу, Андрей Фролов нашел в одной из опубликованных записей из тех мест что-то очень похожее. «Кинакур, канакур, канаакур, кинакур», – приговаривали там девушки во время пляски. Короткий комментарий самого Фролова: «Ки», по мнению автора, означает «камень». «Кур» – жизнь? В марийском – «жизнь», «человеческий век».
Корень «ки» в мерянском отметил в своей книге и Орест Ткаченко – с тем же в точности значением «камень». «Ки/кит/кив/кев» – такой корень можно встретить во многих финно-угорских языках. В главе «Имя существительное» Ткаченко составляет гипотезу-парадигму склонения этих слов. И мы обнаруживаем: «-ешка» – окончание направительного падежа множественного числа. Аналогичной формы русский язык не знает, но перевести ее совсем несложно. Она должна отвечать на вопросы «куда?» и «к чему?». Форма «китешка», если мы допустим, что у нее окончание направительного падежа, могла бы переводиться с мерянского довольно просто – «к камням».
Что стоит за этим?
Есть совпадения, которые случайными вряд ли могут быть. Речка, текущая через Суздаль, носит название Каменка. Впадает она в Нерль именно в Кидекше. Дно у нее и в устье, и в самом городе действительно каменистое, а это большая редкость для Суздальского Ополья. Так что бежит речка и правда к камням.
А вдоль нее идет старая дорога на восток. Та самая, по которой суздальцы достигали Волги, выходили к Городцу, как говорили в старину, «через несколько поприщ», то есть путь занимал несколько дней. Так сложилось, что на одной и той же дороге на Руси часто основывали города и села с одинаковыми именами. Они как бы знаменовали общее направление. Когда такое случалось, существовавшее раньше село получало в своем имени дополнительное слово: Большое, Старое, Ближнее. Все это совершенно конкретные и полные синонимы, если перед нами географическое название и означают они первичность поселения! Другие, построенные позднее, – это уже Малое, Новое, Дальнее. Примеров тому масса. Возьму нижегородские, коль скоро речь идет об этом крае. Кроме знаменитого Большого пушкинского Болдина, есть на дороге мало кому известное Малое. На слуху районный центр Дальнее Константиново, но было в том же южном направлении от Нижнего Новгорода и Ближнее, уже поглощенное растущим городом, существуют парные названия – Большие и Малые Мурашкино, Козино… Буквально на наших глазах на шоссе из Нижнего Новгорода в сторону Арзамаса появились в табличках у деревень с одинаковыми названиями Криуша пометки «Ближняя» и «Дальняя», хотя официально их никто не переименовывал. Но надо же как-то различать эти две деревни – хотя бы потому, что билеты на автобус до них стоят по-разному!
«А Кидешьшую церковь постави Борисъ Михайловичъ, сынъ брата Андреева Всеволожа, и съсыпа городъ Кидекшу, тои же Городець на Волзе» – такое летописное упоминание Городца под 1152 годом приводит в своей статье «Сказание о невидимом граде Китеже», написанной в 60-х годах ХХ века, выдающийся археолог и историк Лев Клейн. Из этих слов следует, что Городец – поселение по дороге, которое вела из Суздаля куда-то вдаль через Кидекшу, – тоже назывался так же (точнее – Кидешой или Кидешкой)! И естественно, если был он исторически вторым, то полагалось ему считаться Малой
