– Еще раз прошу вас оставить меня в покое. Наши пути разошлись.
– Эмилия!
– Раз и навсегда запрещаю вам обращаться ко мне в столь интимном тоне.
– Жестокая! Вы толкаете меня на самоубийство.
– Для этого вы слишком трусливы.
– Эмилия! Вспомни…
– Если вы не оставите меня сейчас же в покое, то я кликну слуг.
Поникнув головой, барон Люцельштейн скрылся в ночной мгле.
Эмилия облегченно перевела дух.
«Наконец-то, – подумала она. – Ведь я никогда не любила его и согласилась на брак с ним, только уступая желаниям любимого дедушки… Да и как могла бы любить его я, так близко подошедшая к прекрасной душе незабвенного Иосифа?.. Ах, Иосиф, Иосиф, ты отверг меня, и как пустынно стало моему сердцу в этом мире! Правда, прошлое умерло и никогда не воскреснет более в моей душе та нежная, чистая страсть, которую питала я к тебе, неблагодарный государь мой… особенно теперь, когда мне пришлось убедиться, что ты такой же, как и все… Но одно умерло, а другое не пришло ему на смену. Да и кому нужна я, затравленная, забрызганная грязью, гонимая… Так пусть же умрет весь мир для меня, и пусть я умру для мира! На этих днях черный клобук придавит все мои страсти, надежды, мечты, и черная строгая мантия облечет мое тело, еще не жившее, еще не изведавшее полноты желаний. Камни монастырских стен поставят между мною и миром непроницаемую преграду, и прощай тогда все, что влекло и манило меня. Да, так будет лучше: мне остается только монастырь…
Долго молилась она в этот вечер, дольше, чем всегда. Но молитва не могла на этот раз успокоить ее волнение: какое-то новое чувство, какая-то искорка света заставляла сожалеть о предпринимаемом шаге. Откуда сверкал этот свет? Эмилия сама боялась сознаться себе, что эту искорку заронил в ее сердце облик ее смелого заступника, благородного и мужественного барона Кауница.
Царила полная, беспросветная мгла, когда баронесса кончила молиться и направилась домой. Свет фонаря, который несла в руках сопровождавшая ее камеристка, не был в состоянии рассеять густой мрак пустынной тропинки, по которой они шли, и баронессу невольно охватывала легкая жуть. Но кругом не было видно ни души, и обе женщины спокойно дошли до мостика через ручей, где росла купа старых ветел. Вдруг камеристка остановилась тут и испуганно указала своей госпоже в сторону деревьев.
– Ну, что с тобой, Анхен? – недовольно спросила баронесса.
– Там… там… кто-то прячется… – еле могла выговорить перетрусившая девушка.
– Ну и что же? Ты боишься разбойников, может быть?
– Разве вы, госпожа, не слыхали, что несколько лет тому назад в этом самом месте ограбили и убили девушку?
– Слышала, но это было давно, и в нашей местности теперь не случалось убийств и грабежей. Полно тебе. Ну, кто польстится на нас? Мы одеты так скромно и просто…
– Уж вы простите, госпожа, но я не могу справиться с собой. Мне так жутко, так жутко…
– Ну, так давай сюда фонарь и иди сзади. Я пойду вперед.
Эмилия взяла из рук перепуганной камеристки фонарь и твердо пошла вперед. Но не успели они поравняться с ветлами, как из-за деревьев выскочили трое оборванцев; они направили на перепуганных женщин пистолеты и грозили убить их, если те не будут молчать. Желая испугать их еще более, негодяи принялись помахивать перед лицами женщин обнаженными клинками.
Но Эмилия выпустила накидку, за которую схватили ее грабители, и с громким криком бросилась вперед. Разумеется, ее догнали в несколько прыжков. Один из грабителей выбил из рук баронессы фонарь; тот упал в снег, но, по счастливой случайности, не потух. Затем они окружили обеих женщин и принялись теребить их, требуя денег.
Вдруг откуда ни возьмись появился «прекрасный барон». Он крикнул разбойникам, чтобы те оставили в покое женщин, а когда негодяи ответили ему презрительным смехом, обнажил шпагу и храбро ринулся на них.
– Прочь! – крикнули ему те. – Нас трое, а ты один! Борьба неравна!
– Вот я вам покажу, что истинный мужчина стоит больше, чем три таких негодяя, как вы! – храбро ответил барон.
Камеристка с пронзительным визгом вырвалась в этот момент из державших ее рук и бросилась бежать. Баронесса хотела последовать ее примеру, но один из грабителей крепко уцепился за ее руку, не выпуская из правой сабли, которой он помогал товарищам отражать атаку «прекрасного барона».
А тот держал себя великолепно – ну, совсем словно на уроке фехтования. Он делал финты, парады, наносил удары в терцию и кварту, вертел шпагу мельницей, перекидывал ее из правой руки в левую. Несмотря на то что три сабли противников представляли собою почти непреоборимую стену, Люцельштейн так пылко и отважно наступал на разбойников, что те начали вскоре отступать шаг за шагом.
Тем не менее в первое время не было пролито ни капельки крови. Первая кровь, которая пролилась, принадлежала баронессе. Желая во что бы то ни стало вырваться из руки державшего ее разбойника, она неудачно оттолкнула его в сторону в тот самый момент, когда Люцельштейн сделал выпад, и таким
