Генуэзец посмотрел на Ленью, но та только покачала головой.
– Боюсь, что никаких ангелов здесь нет, – сказала она. – По крайней мере я их не видела.
Джустиниани ожидал, что она сейчас улыбнется, тем самым показывая, что шутит, но улыбка на лице Леньи так и не появилась.
Он уже отворачивался от нее, чтобы снова всмотреться в начинающую рассеиваться ночную темноту, когда чуть ниже его ног в земляной вал ударилось каменное ядро, выпущенное из турецкой бомбарды. От этого удара образовалась довольно большая брешь, а их всех троих – Джустиниани, Джона Гранта и Ленью – резко отбросило назад, и они шлепнулись наземь позади вала. Джон Грант первым вскочил на ноги и побежал к образовавшейся бреши с мечом в руке. Ленья последовала за ним, генуэзец тоже.
Те защитники, которые все еще могли сражаться, тоже бросились к этой опасной для обороны города бреши, а с противоположной стороны к ней устремилась бешено орущая толпа турок, выстроившихся в форме клина. Натиск турок был таким сильным, что они отбросили защитников назад, за обороняемый ими земляной вал. Джон Грант рубил мечом врага налево и направо. Краем глаза он видел Ленью и Джустиниани, вступавших в смертельную схватку с турецкими воинами и одолевавших их одного за другим.
В какой-то момент атакующим туркам уже стало казаться, что они вот-вот одержат победу. Они бились бесстрашно, предвкушая свой триумф и едва ли не опьянев от осознания, что они сражаются у древних стен Великого Города.
Только один раз за тысячелетнюю историю Константинополя врагу удавалось пробиться через его оборонительные сооружения. Врагом этим были христиане-крестоносцы, которые когда-то прибыли сюда только для того, чтобы грабить и насиловать. Мусульмане-турки тоже почти пробились через крепостные стены Константинополя, угрожая тем самым устроить не больше и не меньше, а конец света, и их назревающий прорыв через оборонительные сооружения города был встречен громким негодующим и воинственным ревом тех его защитников, которые все еще могли сражаться.
Ликование турок было недолгим. Ободряемые криками Джустиниани и арьергарда его генуэзского отряда, защитники города воспрянули духом и перешли в контратаку, истребляя упорно сопротивляющихся турок. Земля под их ногами стала блестящей и скользкой от пролитой крови.
Испугавшись невиданной ярости, последние из нападавших турок обратились в бегство, отбрасывая от себя длинные тени в первых тусклых лучах рассвета.
– Держите оборону, Джустиниани.
Это сказал император, сидящий теперь на своем коне и поворачивающий его в сторону широкой улицы, которая вела в сердце города.
– Держите оборону, а я вернусь с людьми со стены, обращенной к морю.
Он пришпорил коня, и тот, поднявшись на задние ноги, рванулся вперед в лучах света, прорывающихся из-за крыш расположенных неподалеку зданий.
Генуэзец кивнул и тут же повернулся к своим изможденным донельзя людям.
– А теперь придется пошевелиться! – крикнул он. Его лицо было перекошено от усталости и волнения. – Восстановите вал там, где это возможно, и побыстрее. Они снова нахлынут сюда не позднее чем через час, это я вам обещаю!
Джон Грант повернулся к Ленье и, встретившись с ней взглядом, улыбнулся. Затем, не произнося ни слова, оставил ее одну и пошел искать себе какого-нибудь коня.
70
Внутри собора Святой Софии, под невообразимо высоким куполом, который, казалось, был прикреплен к самим небесам, раздавался тихий гул голосов. Дым от ладана поднимался вверх.
В любое время – а особенно при тусклом свете занимающейся зари – находиться здесь было все равно что находиться в самом центре драгоценного темного кристалла. Из высоко расположенных окон внутрь попадал широкими или узкими полосками свет, но всегда имелись и укромные уголки, погруженные назло этому свету в душистую тень, где, казалось, собирались все молитвы, оставшиеся без ответа.
На сводчатых потолках поблескивали целые акры золотой мозаики и превеликое множество деталей резьбы по мрамору, а с больших каменных поверхностей стен и столбов, поддерживающих эти потолки, смотрели сверху вниз грустные глаза святых и самого Христа, отрешенный взгляд которых глубоко проникал в души всех тех, кто обращал на них свой взор.
Это был холодный день, необычайно холодный для конца весны. Многие из окон собора были разбиты – отчасти из-за халатного отношения на протяжении уже многих лет, отчасти из-за попаданий обломков каменных ядер, которыми турки обстреливали город и которые разлетались при ударе о что-то твердое на куски. Кое-где входы в собор были открыты, и двери, криво висевшие на покореженных петлях, хлопали на ветру. Обветшание и упадок, которые ощущались в Константинополе, проникли и внутрь собора вместе с ничем не сдерживаемыми порывами ветра и дождем. Вместо того чтобы висеть в воздухе вялыми облачками, дым извивался и дергался из стороны в сторону, словно скопище чем-то недовольных призраков.
В ароматной прохладе стояли толпой сотни гостей, собравшихся по распоряжению императора, чтобы стать свидетелями чуда. Люди не знали, что конкретно произойдет, но им сказали, что константинопольцам будет преподнесен дар – живое подтверждение Божьей милости и правильности того, за что они ратуют.
Они пришли, чтобы поприсутствовать при благословении брачного союза, который будет заключен на земле, но который вскоре станет вечным
