древко стрелы изгибалось и поворачивалось внутри ее тела.
Потолок погребальной комнаты был выше потолка лаза, но все равно он был довольно низким. Бадр и Джон Грант уложили Джесси между собой и сели возле нее каждый со своей стороны. Джон Грант старательно расправил одежду матери и проследил, чтобы ее ноги лежали вместе и были должным образом прикрыты. Удовлетворившись хотя бы тем, что честь Джесси осталась нетронутой, он занялся ее волосами – стал убирать пряди с ее лица.
Когда он уже почти закончил, она вдруг заговорила с ним.
– Я не могла бы любить тебя сильнее, – слабым голосом произнесла Джесси.
– Я тоже тебя люблю, мама, – ответил мальчик, уткнувшись лицом между ее шеей и плечом. – Ты нужна мне… Я…
Он запнулся и сел на корточки, чтобы лучше видеть ее лицо. Затем он стал качаться вперед и назад, как молящийся грешник.
– Не покидай меня. Пожалуйста… – прошептал он.
Бадр Хасан, великан и воин, больше привыкший причинять вред, чем устранять последствия вреда, нанесенного кем-то другим, неуверенно протянул руку вперед. Он впервые в жизни засомневался, не зная, куда же ему ее положить, и поэтому на несколько мгновений его рука зависла в воздухе, прежде чем мавр осторожно коснулся ею плеча мальчика. Джон Грант был худощавым, даже хрупким, и Бадр с состраданием подумал, что этот мальчик очень скоро останется один на белом свете. Джон Грант оторвал взгляд от лица матери и посмотрел на Бадра. Мавр, встретившись с ним взглядом, увидел в его глазах страх. Хуже того, он услышал беззвучный крик о помощи.
– Оставь ее, сынок, – сказал он. – Я не ахти какой лекарь и такие раны, как у нее, исцелить не смогу. Кроме того, я уверен, что их не сможет исцелить никто.
Бадр отметил про себя, что в этот миг мальчик осунулся и как бы уменьшился в размерах, но, несмотря на все душевные страдания, он, похоже, понял, что ему сейчас говорят правду.
Бадр засунул руку в мешочек, висевший у него на ремне. Порывшись в нем, он достал маленькую стеклянную бутылочку, облаченную в кожу. Затем он вытащил из нее пробку и, приподняв одной рукой голову Джесси, помог ей сделать несколько глотков из бутылочки.
– Вкус у настойки плохой, горький, – сказал он ей, – но она поможет ослабить боль.
Он положил ее голову обратно на пол и увидел, что она облизывает губы, чтобы не потерять ни одной капли.
– Я не могла бы любить тебя сильнее, – снова сказала Джесси. Ее тихий голос звучал спокойно.
Они оба посмотрели на нее. Бадр почувствовал себя здесь лишним. Однако он был уверен в том, что Армстронг вскоре вернется с остальными воинами, и понимал, что они сейчас должны затаиться в этой комнате, чтобы их никто не увидел, и поэтому решил не оставлять мать и сына наедине друг с другом и не выбираться наружу даже на короткое время. Глаза Джесси были открыты, и она в этот момент больше походила на себя прежнюю – такую, какой она была еще совсем недавно. Джон Грант аккуратно положил свою руку на одну из ее тазовых костей – настолько близко от стрелы, насколько ему хватило решимости. Он почувствовал, как мать пытается собраться с силами и снова стать такой, какой он ее всегда знал, хотя она и осознавала, что жизнь соскальзывает с ее тела, как поношенная, разорванная одежда. Джон Грант благодаря ее силе воли, проникающей через его пальцы в тело, почувствовал попытки Джесси собраться, чтобы стать прежней, пусть даже ненадолго.
– Я знаю это, мама, – сказал он.
Он почувствовал потребность сглотнуть, но у него вдруг появилось болезненное ощущение, как будто его горло мгновенно заросло каким-то колючим и непроходимым кустарником. Он коснулся руки матери и крепко сжал ее в своих ладонях – так, как это делает тонущий человек.
– Останься со мной, – умоляюще произнес он. – Пожалуйста, останься со мной.
Она повернула голову, стараясь смотреть ему прямо в лицо. Ее глаза, очень темные, с расширенными зрачками, казалось, излучали огромную силу и притягивали его. Джесси попыталась приподнять голову над сухим земляным полом комнаты, но слабость, сковавшая тело, не позволила женщине сделать это. Она быстро заморгала в надежде подавить свою агонию.
– Ты мой сын, – сказала Джесси.
Ее рука, ужасно холодная, только что безжизненно лежавшая в его ладонях, вдруг шевельнулась, и он почувствовал, как ее пальцы сжимают его руку. Наверное, мать хотела, чтобы он понял что-то такое, чего она не находила в себе сил сказать ему.
– Я знаю, мама, – тихо произнес Джон Грант.
Ему хотелось, чтобы она знала, что он всегда чувствовал ее любовь. Он взял руку матери и прижался лицом к ее ладони. Знакомый запах ее кожи воспринимался им как запах его жизни, запах его мира.
– Мама… Мама, – сказал он, с жадностью вслушиваясь в звучание этого слова. – Я не мог бы быть еще более любимым.
Рука Джесси вдруг ослабла и стала тяжелой, и он бережно положил ее вдоль неподвижного тела. Когда мальчик посмотрел в ее глаза, он понял, что она уже ушла от него, – ушла навсегда. Именно в этот момент что-то мерцающее и похожее на дым – или, пожалуй, на марево над костром – поднялось из ее тела, замерло на мгновение в воздухе и исчезло.
Джон Грант раскрыл рот от удивления и посмотрел на мавра.
– Ты видел? – спросил он. Его глаза заволокло слезами, а голос стал хриплым и отрывистым. – Ты
