движение целую систему рычагов, поставленных на колоссальный металлический станок, окруженный фундаментом из кирпичей. Внутри станка что-то блестело, и оттуда коричневатыми клубами валил тошнотворный дым перегоревшего бензина…
— Сеньор Алонзо! — закричал Родриго.
— Сеньор Алонзо! — поддержал его и я, чувствуя, что задыхаюсь в этой атмосфере.
Но тот увлекся своим делом и ничего не слышал. Да и наивно было думать, что наши голоса преодолеют шум пропеллера, вертевшегося у него перед глазами.
Пеон оказался сообразительнее нас. Он перепрыгнул через поваленную пальму и, подойдя к хозяину, притронулся к нему рукой.
Тот обернулся, заметил посторонних и на секунду скрылся позади станка. Гул, показавшийся мне с улицы меланхолическим журчанием фонтана, мгновенно стих наполовину, а дон Алонзо, мужественно преодолевая загромождавшие двор баррикады, устремился нам навстречу.
Его черные узенькие глазки приветливо сверкали; физиономия расплылась в довольную улыбку, обнаружившую два ряда великолепно сохранившихся зубов под совершенно белыми усами.
— Добро пожаловать, Родриго! — услышал я, когда он, наконец, очутился рядом с нами. — Какому чуду я обязан твоим посещением моей берлоги?
— Сначала познакомьтесь… Русский журналист дон Мигуэль, мой новый друг, а это — тоже друг, но только старый, давно уж признанный, хотя никто не хочет признавать придуманного им триплана…
— Биплана, черт возьми!.. Запомни ты хоть это! Две плоскости…
— Я вспомнил, вспомнил!.. Не продолжай, пожалуйста, — довольно! Биплан — и баста!
Дон Алонзо пренебрежительно махнул рукой и обратился непосредственно ко мне:
— Ну, разумеется, биплан… Вы понимаете, сеньор? Но только усовершенствованный до nec plus ultra. Устойчивость феноменальна! Падает камнем и останавливается на какой угодно высоте. Виражи не нужны, планирующие спуски — тоже! Да что и толковать, — через неделю все будет кончено, и я вас приглашаю пассажиром…
— Через неделю?.. — разочарованно протянул вдруг Суарес.
— А что такое? — встрепенулся дон Алонзо.
— Как что?.. Мы послезавтра выступаем.
— Кто именно?
— Конечно, ты, дон Мигуэль, я собственной персоной, носильщики, проводники, короче говоря, — состав всей экспедиции внутрь территории Сан- Блас.
— Ну, это вздор! — категорически заявил изобретатель.
— Как вздор! А обещание?..
— Какое?
— Ты обещал свое участие в моей прогулке.
— Не может быть!.. Не помню.
— Охотно верю, — голова твоя битком набита различной ерундой и для разумных мыслей в ней не остается места.
— Дон Мигуэль, вы лично считаете разумной затею сеньора Суареса?
Я что-то промычал и с остервенением начал крутить усы.
Но «наш общий друг» не унимался…
— Нехорошо, Алонзо, — укоризненно покачал он головой. — Ты обещал, я на тебя рассчитывал, определил твою долю в барышах, а ты вдруг говоришь: «не помню»… В коммерческих делах такое поведение недопустимо.
«Ну и коммерция, — подумал я, — ведь этакая наглость!..»
Но, против ожидания, толстяк смутился.
— Теперь я вспоминаю, — пробормотал он, краснея, как пион.
— Еще бы!..
— Да, вспоминаю… Но я бы попросил тебя, Родриго, отсрочить…
— Отсрочить наш отъезд? Нет, это невозможно!
— Не то!.. — протестующе воскликнул дон Алонзо. — Не отъезд, а время моего присоединения к остальным. Ты мне укажешь место, а я через неделю прилечу к вам на моем биплане.
— С точностью до часа?
— До десяти минут!..
Суарес нахмурил брови. Изобретатель тревожно наблюдал за выражением его лица. Меня так и подмывало положить конец этой нелепой сцене,
