Последний Воин Духа

нам думалось, истинную жизнь; жизнь максимально осмысленную. И всё нам было не так и не то. А сейчас, вроде как, и смысл появился. Так что нам с тобой и терять-то, в общем-то, нечего.

— Эге-гей, дружище, глотни доброго пивка! Нам есть что терять! — и Уилл обвёл рукой вокруг себя, указывая на снежные горы. Да, вот это самое — парадокс! — дало нам новую жизнь.

— Ну, я, конечно, подозревала, что вы извращенцы, — хихикнула Эмили. — По крайней мере, насчет вот этого, — она крепко обняла Джона, повиснув у него на шее, — я никогда и не сомневалась! Ха!

Ну а если серьёзно, — добавила она после небольшой паузы, — ведь если бы не это, — и Эмили, сжав губы и сдвинув брови, спародировала жест Уилла, медленно обведя окрестности согбенной дланью, — тогда бы я просто не встретила Джона. Не встретила заново, — добавила она и заглянула Джону в глаза.

Наконец, все они уселись отдохнуть и взяли свои чашки.

— Эмили, — спросил Джон девушку, — а тебя вообще, что ли, не волнует, вернётся ли всё к прежней жизни?

— Ну почему, жду того же, чего и все. — Эмили поправила вечно сбивающуюся, непослушную чёлку. Чёлка эта выдавала в ней этакую неунывающую, задорную школьницу, не желающую вырастать и примерять на себе порядки «взрослой» жизни. — Но я и в нынешних обстоятельствах научилась радоваться, — продолжала Эмили. — А почему, собственно, нужно голову вешать? Наступит ли весна? Все хотят весну. А знаешь… Ты вот не думал о том, что когда всё вернётся на круги своя, тебя снова начнёт грызть то же, что и раньше? И ты снова будешь искать себе место и к тёте Дженни на философские сабантуйчики бегать, если, конечно, они ещё будут? Так что, может Уилл и верно говорит: вам есть что терять…

— Эм, я ведь не только за себя беспокоюсь, наши горожане доверяют мне, считают, что я что-то полезное сделал и смогу делать и в дальнейшем. И я нынче чувствую некую ответственность за общую судьбу. В этом, в частности, отличие от беззаботной жизни во времена… сабантуйчков.

Но, при этом, я же не могу взять и весну людям собственноручно организовать! — Джон кисло улыбнулся и отхлебнул из кружки. — И связь с их родственниками. Разве что наш гуля-гуля ещё прилетит.

— Да-а, — протянул Пол. — У нас что-то все разговоры к этому возвращаются. — Я думаю, в данной тяжёлой ситуации главное — не чувствовать себя разобщенным с коллективом. Всегда знать, что сообща мы перенесём любые невзгоды. Вместе нам какие угодно трудности по плечу!

— Вместе — да, — проговорил Уилл задумчиво. — Видите, то, что произошло, можно воспринимать лишь субъективно, обобщающие выводы здесь, мне кажется, неуместны.

— О чём ты? — спросил Пол.

— О том, что для некоторых — вот, к примеру, для нас с Джоном — освобождение от бремени цивилизованности — этот незамысловатый, спартанский быт, обноски одежды, шкуры, сжигание мебели — в радость; это как следующий шаг, который мы никак не могли сделать в той… «нормальной» жизни. Для других это же просто вынужденная необходимость, банальное отсутствие какого-либо иного выбора вообще. — И Уилл пожал плечами, как бы добавляя, «что тут поделаешь, нельзя всех под одну гребёнку».

— Да, — добавил Джон после некоторого молчания, — катастрофа показала, что при деградации технических средств и всяких прочих благ, даруемых цивилизацией, человеческий дух, наоборот, поднимается. При такой, во многом первобытной жизни люди становятся всё больше похожими на людей. Чем меньше роскоши, тем больше человек думает о высоком. Чем больше роскоши, тем быстрее процесс разжижения мозгов. Аскетичная жизнь, пусть и вынужденная, ставит человека на место, показывает ему, что он не пожрать на планету пришёл, и не в бассейне на теплом пляже поплескаться. И не только пользоваться дарами природы, не только безвозмездно брать созданное другими существами, но и щедро отдавать взамен. Но, опять же, как мы видим на примере нашего города, это пока что только про тех, кто уже искал до того, что случилось.

— А как же наш бедный Раймонд Могли? — вставил Уилл. — Не ты ли накануне вещал, что может весь этот снежок слегка поднавалил лишь для того, чтоб он стихи свои на площади прочитал? Он-то раньше, как всем известно, в сторожах ходил, и ничего кроме бутылки искать и не мыслил.

— Кто до того искал хлеб в первую очередь, сейчас будет его искать в первую очередь тем более. Но не всё так однозначно, мы видим, что…

— Но есть и те, — перебил Уилл, — кто искал хлеб, а теперь стихи читают. В первую очередь. Ты о таких исключениях хочешь сказать? Более того, ты сам о Могли вчера говорил, так что, выходит, себе противоречишь, Джон.

— А есть и такие, кто и посейчас бутылки в клетях ищет, и ни хлеба тебе, ни стихов! — еле слышно усмехнулся Пол, ненароком скосившись на Джона.

— Однако, мне договорить не дали, — буркнул Джон. — Слишком много в нашей ситуации условностей, неуловимых нюансов и всяких прочих «но». И к каждому в душу мы заглянуть не можем. Что мы знали друг о друге до того, как тётя Дженни всех нас собрала? Так же верно и то, что всегда есть исключения, а мы с тобой, Уилл, никак не обладаем всеведением. Если б я знал ответы на все вопросы, я и до того был бы счастлив, и знал бы, что делать и зачем. Сейчас же я просто размышляю вслух, и я вовсе не светоч в тёмной комнате. Но при этом мы свидетели небывалого возрождения! Могли не один такой, с десяток человек стали читать свои стихи. И со временем всё население может преобразиться! Кто знает,