таким, какой он есть, без надуманных ярлыков и штампов. А сколько открытий можно совершить заново! А сколько старинных, интересных вещей достаётся из пыли чердаков сознания, и вещи эти внезапно обретают новую жизнь! Жаждущие света и знаний головы стремятся не поскорее убить ещё один день за бесконечным сериалом или в офисе, а познать, сблизиться с природой, не обзывая её некой бездушной силой, но всё более осознавая себя её частью. Понятие цивилизации навсегда трансформируется; и если старая цивилизация уничтожала всё индивидуальное, то новая лишь подчёркивает личность в каждом человеке. Люди соскакивают с искусственного, бесконечно ускоряющегося поезда времени, освобождаются от давления большинства, пуще всего на свете боящегося не быть как это самое большинство. И пусть мы закрыты от неба и мира в рукотворных катакомбах, мы способны познавать мир даже в маленькой комнате в полном одиночестве, ибо ты и мир и есть одно и то же…
Тут сама собой образовалась пауза, Джон и Уилл выговорились и теперь несколько удивленно и торжественно смотрели друг на друга.
— Что творится… кажется, я всё это уже слышал краем уха в 60-е, когда был молод, — пробормотал еле слышно Пол. — Эпоха цветов, что ли, возвращается?..
А Эмили, явно переполнившись услышанным, с каким-то ироническим, болезненным состраданием погладила Джона по голове:
— Беееедненький! Это ж сколько философии зазря поразвели. А надо-то было всего лишь меня вовремя встретить. Ну — второй раз в жизни, детство-то не считаем.
— Мы о самом… самом, а ты издеваешься, да? — как-то и с горечью и одновременно с усмешкой спросил Джон подругу.
— Нет, Джон! — отвечала Эмили вполне серьезно. — Здесь только что сошлись на мнении, что есть те, для кого катастрофа была духовным катализатором, и те, для кого катастрофа — это просто катастрофа. Так вот есть ещё и те, которые неторных путей не ищут, но это те, которые умеют быть счастливыми в любых обстоятельствах. Да, ты странно на меня сейчас смотришь. Ты ведь не ищешь лёгких путей и очевидных решений, ты считаешь, что счастье просто так — это крайне попсово, недостойно воина духа. Джон, дорогой, ты просто никогда не умел быть счастливым! Не умел, или не хотел. И счастье тебе представляется исключительно как людское желание обладать материальными вещами, или другими людьми, или властью над этими людьми. У тебя само понятие счастья ассоциируется с чем-то весьма приземлённым, и ты намеренно выбрал себе стезю страдальца. Но в таком воззрении виноват не мир вокруг, каким бы он ни был, — добавила Эмили и неопределенно обвела рукой темнеющие очертания белых гор.
Всё находится вот в этой замечательной голове! — Эмили встала, обняла «кладезь мудрости» Джона и поцеловала его в темечко. — Да-да! Здесь и печаль, и радость, — Эмили любовно огладила немытые джоновы волосы, — и смысл, и его отсутствие одновременно. Здесь всё!
— Ну, ты даёшь!.. — Джон обалдело уставился на оратора-конкурента в женском обличье. — Может и снег мне только мерещится? Значит, ты теперь предлагаешь мне возлюбить кого-нибудь всей душой, — вот, например, тебя, — и сразу стать счастливым, и нежданно-негаданно осчастливить сим потрясающим фактом всё прогрессивно мыслящее человечество… в лице могучей кучки новых рибчестерских поэтов и снегокопов?
— Какой же ты дурак, честное слово! — немного обиделась Эмили, и покачала головой. Но через пару секунд уже мучительно улыбнулась. Джон во что-то верит, но и у неё есть своя вера, и она на всё пойдёт, чтобы…
— Ну, будет вам, ребята! — примирительно пробасил Уилл. — Пойдёмте-ка снова плясать-шаманить. Мне кажется, сегодня это у нас лучше всего получается!
— Точно, — добавил Пол. — А поговорить мы всегда успеем!
Освобождение
После «философского вечера» на площади с Уиллом, Полом и Эмили Джон, не особенно отдавая себе в этом отчёта, стал искать уединения. Всё чаще он под разными предлогами уходил от Эмили на башню, чтобы побыть там в полном одиночестве. Тихо перебирая струны, охватывал он задумчивым взглядом снежные шапки в лесу и бормотал себе под нос какие-то обрывки фраз: «ныряю с головой в снежный сугроб, и сосны приветственно покачивают ветвями…», «обжигающая радость поглощает всё…» Так, спонтанно, и родилась у него мелодия «Купание в заснеженном лесу где-то на краю земли…»[64]. Но нелегко на сердце было у молодого охранителя города в те дни. И причиной тому, как явственно ощущал Джон, и был тот самый длительный «разговор четверых».
«Столь многое было сказано в тот вечер, — размышлял Джон, стоя у проёма башни и выпуская сигаретный дым. — А в конце наговорили кучу красивых слов, какую-то утопию выстроили. Может, конечно, всё оно и так… но в иных условиях, в иное время. А то — новая эра настаёт, эпоха возрождения… да кто я такой вообще? Масштаб моей личности вовсе не соответствует внедрению каких-то революционных новшеств в жизнь целого города. Это ж мировым полководцем нужно быть, вселенским патриархом, чтоб новую эпоху зачинать и вести всех. Такие люди, верно говорят, раз в сто лет рождаются. Может, Эмили и права в том, что как только тётя Дженни приедет, я снова начну бегать на импровизированные пикнички. Конечно, рядом с ней так хорошо: и речи такие светлые, и пирожки такие вкусные, и поддержат тебя всегда, и даже нальют! Хотя, похоже, ничего уже не будет. Если даже вернутся они с дядей Чарльзом, то, наверное, совсем другими. Или возвратятся, а города-то уже и вовсе не будет. Так что сейчас пока Уилл прав. Главное-
