Но вот рассвело, и останки уходящей ночи мягко подхватили сознание Джона. Они понесли его над белыми равнинами безмолвия; прокатили над темнеющим следом полозьев и мягко вкатили в заспанный бездыханный лес; кружась над верхушками древ, Джон терял скорость, круг за кругом снижался и всё силился что-то различить на однообразной сыпучей поверхности. Она напоминала густой мазок акварели в школьном альбоме по рисованию. Удивительно, но можно было даже потрогать эту шероховатость, и ощущение снега пропадало; казалось, вся земля была покрыта этой альбомной бумагой… Падая, Джон сломал большую еловую ветвь и провалился вместе с ней в глубину, пробив со странным скрежетом ноздреватую, невыносимо белую акварельную бумагу; ещё секунда, и он станет тонуть в многометровом слое снега, беспомощно пытаясь в крике разлепить навсегда слипшиеся заиндевелые губы, и снег, убаюкивая, примет его в своё бездонное лоно безвозвратно и совершенно безвозмездно…
Но вот в стекающем по стенкам чертогов восприятия остатке сна уже городская площадь, и он один стоит в центре. Невыносимая пустота и близость конца давят и сковывают его уже физически, не дают свободно вздохнуть. В глубине черепа под сводами полушарий начинает нарастать многоголосый гул, который переходит в страшный треск рушащейся крыши. Устремляются вниз жестяные листы, ломаные доски, куски арматуры. Джон переводит взгляд вверх, и за миг до того, как прорвавшаяся, наконец, снежная лавина накрывает его, он видит кусочек голубого неба.
— А-а-а-а-а! — закричал он и, дёрнувшись, разлепил глаза.
— Что такое? — мгновенно проснулась и Эмили, с испугу сразу отбросив шкуру.
Джон диковато озирался, приходя в себя. Пламя в камине, никем не поддерживаемое, подъев все оставленные хозяевами припасы, ушло на покой. Но было тепло и совсем не душно. Ребята посмотрели в сторону балкона.
— Не понимаю, — глухо процедил Джон, — балкон я что ли ночью не закрыл? Но совсем не холодно.
Они выбрались на лоджию — и не поверили своим глазам. Повсюду вокруг снег сильно просел, съёжился; виднелись многочисленные подтёки, обнажились верхушки высоких заборов. Наконец, они посмотрели прямо перед собой. Вот что явило миру такой треск, вмиг разбудивший почивавших радетелей возрождения. Значительная часть крыши дома Пола провалилась, и в том месте зиял тёмный провал, куда ссыпались оставшиеся наверху сугробы; туда же текла уже заметная струйка воды, собиравшаяся на других участках, находящихся выше пролома.
— Джон! — не своим голосом, срывающимся на шёпот, произнесла Эмили.
Но Джон смотрел на всё это взором, в котором смешались удивление, горечь и восторг, и снова, как и вечером, не мог ничего вымолвить. Но на сей раз не из-за внезапного транса, а лишь по причине своего весьма ярко выраженного меланхолического характера.
— Джон, — позвала Эмили уже смелее и подёргала его за рукав рубашки. — Джон, это то, что я думаю, или нам снится?
— Это… — начал Джон, но договорить не успел.
— Это то, что ты думаешь, дорогая наша соседка! — послышался довольный голос Пола, показавшегося на своём балконе напротив.
— Пол! Пол, это ты! — завопил наконец Джон и до боли в пальцах сжал руками поручни перил.
Как будто там мог стоять кто-то другой!
— Да, ребята, вот и она. Весна! — улыбался Пол во весь рот, набивая трубку табачком. — Я, правда, немного подмок, да ещё, едва проснувшись, подумал, что всё, дом на меня рушится — каюк!
— Ура, мы все живы! — возопили в один голос ребята.
И тут только у них полностью открылся ещё один орган осязания мира — слух. Они стали воспринимать звуки, колышущие воздух не только в непосредственной близости от них. Во всём городе, как оказалось, стоял какой-то неясный шум. Где-то вдалеке что-то радостно кричали, но было не разобрать за дальностью; в другой стороне вообще, кажется, слышалась какая-то старая песня с очень знакомым мотивом. Отовсюду неслось шуршание и звук ломающей преграду воды. Оцепенение стало спадать, жизнь возвращалась! И тут как раз Джон услышал сигналы рации и окончательно очнулся. Он подбежал и ответил.
— Ну вот, друг мой! Дождались, — и в трубке раздался такой заразительный смех Уилла, какой Джону ещё ни разу, похоже, не приходилось от того слышать.
— Уилл! Ура! — вопил уже собравшийся с мыслями Джон. — Слушай, слушай внимательно! Сейчас ни в коем случае нельзя по проходам ходить! А то беды не миновать!
— Абсолютно! Так и есть, да. То есть — нет! Я и не собирался, разумеется. Но мы тут не одни такие умные, я и подумать ещё не успел.
— Уилл, может попробуем прокричать по цепочке — от одного дома к другому? У меня тут Пол, через несколько домов от него — Джек Биггли. А у тебя? — импровизировал на ходу Джон и удивлялся, как быстро он начал соображать, когда дошло до дела, уже ставшего ему за последние месяцы привычным, можно даже сказать — обыденным.
— У меня тут Дэнис Гейзер, — отвечал Уилл, — но больше-то и не видать. Нет, не докричимся мы. Но ты пока всё же крикни. И перезвони мне.
Джон выбежал на балкон и передал всё Полу. Тот перебрался на другую сторону дома, и, высунувшись со второго этажа, стал призывно кричать Джеку. Этим утром все поголовно были на ногах, высовывались из окон и даже сидели на крышах. Тем более, что сразу было видно, что ходить по проходам — это самоубийство. Но могли остаться и такие, кто об этом просто не подумает, это ж привычный ко всему Рибчестер…
Джон вызвал Уилла.
