много времени посвящала своей любимице, что забросила даже собственные занятия живописью на какое-то время. Она рисовала с Дженни, рассказывала ей о великих художниках разных эпох, называла Дженни «своей прекрасной наследницей». Да, со временем Дженни могла бы владеть и замком и всеми сокровищами, хранящимися в нём. И несколькими миллионами фунтов годового дохода… Но в шестнадцать лет, — это случилось в середине 60-х, — она встретила молодого человека не из её круга и влюбилась в него без памяти. Алекс был беден, он происходил из рабочей семьи. Всё что у него было — это гитара и неуловимая запредельность. Он стоял за чертой, до которой Дженни позволяло дойти её образование и воспитание. Она вдруг поняла, насколько она, да и вся их семья с вековыми традициями, — как сильно все они закоснели в своей прогорклой любви к искусству, к Эпохе Ренессанса; эта любовь уже давно превратилась в некую извращённую форму самолюбования, возвышения над другими, в то время как картины пятисотлетней давности давно потускнели в сырых подземельях их замка. А простой парень Алекс приоткрыл калитку в другой мир. В мир без правил, в мир без границ, где не было смешения красок в строгой последовательности и классических школ художественного мастерства. Где не было всех этих вековых традиций, в которых веками прозябали её предки, давно потонувшие в инерции собственного воспитания, традиций, этикета, графских титулов и прочей несообразности.
Для Дженни в тот момент всё перевернулось с ног на голову. Она понимала, что брак с Алексом не одобрит никто из её родственников, даже любимая бабушка. Можно и дальше было тайно встречаться, но Дженни всегда ненавидела обман и более того, категорически не принимала так называемую «ложь во благо». К тому же, твёрдый северный характер пробудился в ней, поднялся из глубины веков — возможно, предки Хорнсбари были викингами или норманнами. Дженни просто пришла к дедушке и всё рассказала. Старый граф пытался сохранять присущее его титулу выражение лица — орлиный взгляд, голова приподнята, в глазах — огонь. Но после того, как Дженни произнесла слова прощания: «Farewell my dear grandfather, Hallowed be thy name, I’m for ever leaving this high halls of my bloodline…»[44] — граф дрогнул лицом и встал. Долго стоял он так и буравил Дженни взглядом, в котором смешались ярость, желание жестоко покарать и любовь к юной внучке. Дженни этот взгляд выдержала с достоинством.
— Thee shall not be blessed, Jenny![45] — молвил он наконец.
— From till now Artalien Anorime be my name, grandfather,[46] — ответила Дженни неожиданно даже для самой себя.
— None of these nasty names shall be ever uttered here, in my House, until… until…[47] — и дедушка в гневе скрылся за дверью своего кабинета, из которого, говорят, не выходил несколько дней кряду.
Лишь когда грозные шаги деда замерли под сводами соседнего зала, и гулко хлопнула кованая железная дверь, новообретённая Арталиэн смогла вздохнуть свободно и немного расслабиться. «Я всё сделала правильно, именно так и нужно было, — говорила она себе. — Но почему же вдруг Арталиэн?» Она прошла в свою комнату, и, приняв решение отложить сборы на некоторое время, обратилась к воспоминаниям. «Арталиэн Анориме», — пробормотала она и прилегла на диван. Глаза её сами закрылись и появилась картинка: она в возрасте восьми лет вместе с мамой гостит у профессора английского языка и литературы Дж. Р. Р. Толкина. Тихая усадьба в английской глубинке, столик в саду и сам профессор с трубкой. Да, мать Арталиэн любила книги этого писателя, и «Хоббит», вышедший в свет в 1937-м году, был её любимой детской книгой. Знатное происхождение позволило ей свести знакомство с Толкином, к тому же их объединял профессиональный интерес. Мать Арталиэн так же была филологом и изучала старинные наречия. Сложно сказать, чего в ней было больше — начала художественного или же познавательного, любви к древности, сказаниям и легендам отдалённых времён.
И вот тот сад, жаркий летний день, на небе ни облачка. Поют птички, с полей доносятся терпкие запахи травы, возбуждающие желание немедленно залезть в эту самую траву и не вылезать оттуда весь день; мама в красивом длинном платье и с ожерельем на шее; профессор с неизменной курительной трубкой и в шляпе. Он приветствует молодых и юных дам, шутит что-то насчёт переменчивой погоды, затем внимательно смотрит на Дженни и говорит: «У вашей дочери взгляд Арвен Ундомиэль[48]. Проникновенные глаза, в которых мудрость зажигается с восходом Вечерней Звезды». «Милый профессор, а вы видите эту мудрость даже днём?» — заулыбалась мама. «Да, дело, конечно же, в переменчивой погоде, я же говорил вам, — отшутился Джон Рональд и все засмеялись. — Прошу к столу». Дальнейшей беседы маленькая Дженни не запомнила. Кажется, профессор с мамой обсуждали какие-то диалекты и их происхождение, затем перешли на героев «Сильмариллиона»… Вечером они с матушкой двинулись в обратный путь. Всю дорогу Дженни дремала, ей грезились драконы, далёкие горы и сокровища под ними. В конце концов, её укачало под мерный стук колёс поезда. Но вот кто- то трогает за плечо. Проснулась, сладко зевает; мама ласково улыбается, говорит, что пора выходить, приехали… Тот день запал ей в душу. Надо ли говорить, что с тех пор Дженни много раз перечитывала книги Толкина, постоянно находя в них что-то новое и важное для себя. Так она и жила все эти годы — любовью к книгам и рисованию. Много гуляла на природе, иногда спускалась в тёмные подземелья замка, изучая что-то, иногда просто сидела дома. Настоящих друзей у неё не было, только пара подружек из колледжа, с которыми её единили общие интересы.
Вдруг грёзы Дженни отступили, и сквозь их исчезающую дымку услышала она то ли голос, то ли шум волн за горизонтом, освещаемых небесными маяками: «Ты покидаешь этот дом, чтобы стать истинной Арталиэн Анориме!» «Что?..» — Дженни широко раскрыла глаза и огляделась. Но в комнате по- прежнему никого не было. «Быть по сему», — подумала она и стала упаковывать вещи. С этого дня провидение иногда посещало её, появляясь в образе таких же видений в состоянии полудрёмы. Она вспомнила ещё одну фразу писателя, произнесённую в тот памятный день в саду: «разве такие необычные глаза не могут предвидеть будущее?» Слова эти были обращены к её матушке, но описывали её, маленькую Дженни. Да, такое мог сказать в качестве комплимента кто угодно, любой человек. А мог ли на самом деле? И любой ли? А разве профессор Толкин был «любым» или «обычным»?..
Наконец, вещи были собраны. Дженни окинула медленным взглядом всю свою комнату, жилище, в котором провела она свои детские годы, комнату,
