Вступая в солидный возраст, Филипп все больше и больше отклонялся от норм, принятых в его социальной среде. В его окружении, например, никто не мог понять, как брак может быть счастливым, таким, как у него, не прощался и успех, и всемирная известность, которой он обладал. Тем более что все эти неслыханные вещи могли удвоиться или даже утроиться. Он со своим успехом представлял угрозу для мирного сообщества, не говоря уже о совместном успехе — его и ее, — который мог последовать. Подобное развитие событий предполагает популярность каждого в квадрате, а их обоих даже в кубе. Это будет уже слишком. Филипп не был, не мог оставаться равнодушным к общим настроениям в его окружении.
Я не получала любовных писем от мужа. Познакомившись, мы сразу стали жить вместе, расставались редко, только на время деловых поездок, наша жизнь и работа проходила в одном пространстве. И так продолжалось семнадцать лет, до его смерти. В больнице, за несколько дней до ухода из этого мира, муж сказал, что в ящике я найду сборник его стихов, посвященных нашей любви.
У меня долго не хватало смелости достать эту пачку листов. Я сделала это через десять дней после его кончины. Сборник назывался «Послесловие» и начинался строками:
Было ли мне грустно читать эти письма? Или я счастлива получить последнее любовное послание? Нет слов, способных описать все чувства, смешавшиеся в душе. Ни одно из них…
Я сплю под покровом этих листов с написанными им словами, стихами, его запоздалыми письмами о любви.
Я всегда плакала после просмотра романтических фильмов, даже после прочтения романов с несчастливым концом. Теперь я плачу в начале. Над моей собственной любовной историей с несчастливым концом. Неужели так заканчиваются все любовные истории? Да! Поскольку ни одна из них не завершается радостной фразой: «И они жили вместе долго и счастливо…» Истории эти очень счастливые, вот только конец трагический.
Но вернемся к радостным воспоминаниям. Наша жизнь создана из счастья; просто мы его не замечаем. Счастливое течение жизни — это нормальное положение дел, так же как и здоровое, но мы не видим этого или не ценим. Мы будто прокляты.
Знаете, у меня есть два ключа, которые открыли мне двери к счастью. Один с розовым брелком, легкий, он в 1992 году открыл дверь в наше любовное гнездышко на улице Илии Гарашанина, которая тогда носила имя Георгия Димитрова. Когда мы с Милорадом решили жить вместе, мы сняли студию в доме на этой улице. В квартире были старомодный широкий коридор, одна комната, крошечная кладовка, большая ванная, огромная кухня и балкон, с которого открывался вид на мрачный внутренний двор. Из имущества у нас были кровать, стол, два стула, печатная машинка, плита и гладильная доска, с помощью которой мы увеличивали размер обеденного стола. Из дома, в котором жил раньше, Милорад взял лишь свои рукописи, чемодан и машинку, на которой был напечатан «Хазарский словарь».
Моя будущая свекровь одолжила мне две кастрюли; бывший муж отдал миксер. Мы всегда были голодны и переполняемы любовью. Ему было шестьдесят два, я на тридцать лет моложе. Он был популярен, а я напугана. Трепетала перед его известностью; решение разрушить предыдущий брак, в котором я жила, словно в коконе, тринадцать лет, вызывало страх; дрожь и жар любви проникали в самые глубины души, в ДНК, я горела, словно в лихорадке.
Были мы тогда счастливы? Возможно. Сомневаюсь, что, учитывая крупные неприятности, нашу жизнь можно назвать словом «счастливая». Конечно, были и взлеты, страсть, любовь, которая охватывала нас с такой силой, что было трудно дышать, но спокойное счастье, полное удовлетворение, нет, ничего подобного не было, по крайней мере в самом начале, в той студии напротив парка Ташмайдан.
Сегодня я храню этот розовый ключик в золотой шкатулке в форме крохотной птичьей клетки. Она лежит в ящике моего стола рядом со старыми шариковыми ручками и одной перьевой, в которой давно закончились чернила, ластиками для работы с рукописью, написанной карандашом, такие авторы создают своим сердцем.
Рядом с этим розовым ключом, напоминающим о начале любви, хранится еще один, с ярко-красным брелком…
