России, думается, не был бы так легко воспринят русским народом после 1917-го и в одночасье усвоен им почти как откровение свыше. Именно раскол, похоже, положил начало ослаблению и последующему уничтожению религиозного сознания русских людей, оставив им только некую традицию и смутные воспоминания, проявляющиеся в минуту смертельной опасности, когда с уст невольно слетают слова: «Господи, помоги!».
Не случайно же выдающийся писатель, говоря о «невыносимой жестокости» характера русского крестьянства, проявленного в годы гражданской войны начала прошлого века, в первую очередь ставил под сомнение его религиозность, признавая, что житие великомучеников многие все же читали: иначе, откуда бы они знали все приемы издевательства над человеческим духом и плотью…
Уж кого-кого, а этого русского писателя, известного в мире под именем Максим Горький, трудно обвинить в незнании крестьянства, которое в годы его жизни составляло абсолютное большинство русского народа.
Поместный Собор Русской Православной Церкви в 1971 году снял, выражаясь церковным языком, клятвы на старые обряды и на придерживающихся их православных христиан. Поместный Собор РПЦ 1988 года подтвердил это решение и именовал старообрядцев «единокровными и единоверными братьями и сестрами».
Но за все минувшие после этих решений годы в общественном сознании никаких заметных сдвигов не произошло.
РПЦ слишком слаба. В том смысле, что она, похоже, не способна средствами религии содействовать духовному и нравственному развитию общества. Ей не под силу формировать сознание народа. Она не способна дать понимание жизни своим прихожанам. И не может управлять даже собственными священниками. Ведь последние в своих деяниях, подчас, руководствуются не решениями Соборов, подготовленными наиболее дальновидными иерархами РПЦ, а расхожими представлениями, сложившимися под многовековым тотальным воздействием власти на сознание народа.
В Астрахани, например, местные казаки не могли начать свой круг (собрание) традиционным ритуалом молитвы, потому что местный епископ РПЦ запретил своим священникам идти на казачий круг, обосновав это тем, что казаки избрали своим атаманом старообрядца. Атаман, в свою очередь, не мог предложить провести ритуал по старому обряду, потому что был среди казаков фактически единственным приверженцем этого обряда. А священник астраханской станицы Красный Яр, видимо, поощренный позицией епископа, затеял расколоть казачье общество, выступая перед станичными казаками с хулой на окружного атамана. На календаре, между тем, значился не 1666-ой, а 2001-ой год.
Примеры подобного характера встречаются на каждом шагу, дискредитируя официальную позицию РПЦ. Не случайно, наверное, в октябре 2004-го года факты подобного поведения священников признал руководитель отдела внешних сношений РПЦ митрополит Смоленский и Калининградский (ныне Патриарх) Кирилл, в докладе на Архиерейском Соборе РПЦ, где он говорил о проблемах отношений со старообрядцами.
Все это происходит, несмотря на то, что идеи сближения и даже единения со старообрядцами живут в РПЦ очень давно.
Например, в период царствования императора Павла I митрополит Платон предложил форму объединения, которая известна как «единоверие». Старообрядцам предлагалось войти в лоно официальной церкви, приняв священство, которое они утратили после раскола, и сохранив старые обряды. Для своего времени это было довольно прогрессивным шагом со стороны государственной церкви. Но и он не был избавлен от влияния нравов эпохи и противоречий личности тогдашнего правителя России. Предложение к единению сопровождалось «Высочайшим повелением» об уничтожении, в частности, одного из центров старообрядчества – Преображенского кладбища и богадельного дома в Москве. Считается, что только личный авторитет основателя кладбища, руководителя старообрядческой общины, купца и промышленника Ильи Ковылина в глазах московских властей, позволили отсрочить исполнение повеления. А окончательно угроза уничтожения исчезла лишь со смертью императора Павла. Это, однако, не спасло другие старообрядческие общины, которые продолжали уничтожаться и впоследствии.
Под воздействием подобных угроз небольшая часть старообрядцев вошла в лоно РПЦ. Однако идея единоверия так и не смогла стать серьезным объединяющим началом. По сей день, когда старообрядцам предлагают приобщиться к РПЦ в виде единоверцев, они настораживаются: «Опять бить собираются?». Историческая память, похоже, куда длиннее, чем мы себе это представляем.
Упомянутый выше Архиерейский собор РПЦ октября 2004 года тоже не сумел внести в ситуацию ничего нового, хотя доклад на нем митрополита Кирилла отличался глубиной анализа отношений со старообрядцами, добротой тона и самокритичностью. Митрополит, очевидно, и не рассчитывал на успех, признав в докладе, что «…в некоторых единоверческих кругах сохраняется идеология и психология раскола, фактически происходит отчуждение от общецерковной жизни и даже собственного Священноначалия». А его слова о том, что единоверческие общины могут стать «реально действующими мостами» между РПЦ и старообрядцами, выражали, скорее, оптимизм личности иерарха, а не реальное положение вещей. Сегодня этих общин числится по всей стране не больше полутора-двух десятков. Поэтому перспективы развития и внедрения идеи единоверия остаются все также сомнительными, как и двести лет назад. По крайней мере, в том виде, в котором эта идея существует.
Со стороны старообрядцев тоже трудно ожидать какой-то новизны подхода. Хотя и с их стороны были попытки найти контакты с РПЦ.
Например, в 2004-м году в Преображенском старообрядческом монастыре в Москве родился документ под названием «Необходимость и возможность православного единения на современном этапе».
В нем, в частности, предлагалось:
«Всем православным церквям и общинам обсудить вопрос о создании Российского Совета православных церквей и общин, определить его права и обязанности;
