В Петербурге тем временем Николай пытался не реагировать чересчур остро на события в других столицах Европы. Узнав о гибели эрцгерцога, он выразил австрийскому императору Францу Иосифу свои соболезнования и занялся другими делами. Даже когда Австрия объявила 10 июля (23 июля по н. ст.) унизительный и неприемлемый ультиматум Сербии, Николай всего лишь выразил по этому поводу «озабоченность». Однако некоторые его министры уже проявляли куда большую тревогу. 'C'est la guerre europeenne' («Это европейская война». –
Однако Николай устоял перед их давлением. Он обратился к кайзеру Вильгельму и слал ему телеграмму за телеграммой, умоляя остановить Австрию и не допустить развязывания войны, подчеркивая необходимость мирного разрешения этого кризиса. Немцы в ответ подавали неоднозначные сигналы, а царские министры продолжали доказывать преимущества войны. Теперь к Сазонову присоединились военный министр генерал Владимир Сухомлинов, глава генштаба генерал Николай Янушкевич, министр сельского хозяйства Александр Кривошеин и председатель Думы Родзянко. Наконец царь сдался. 17 июля была объявлена, а на следующий день началась всеобщая мобилизация. Война, таким образом, стала неизбежной. Узнав об этом, Александра ворвалась в кабинет мужа, полчаса напролет они проспорили. Это решение застало императрицу врасплох, она была вне себя. Вернувшись в свои покои, Александра бросилась ничком на кушетку и зарыдала. «Все кончено, – сказала она Вырубовой, – будет война». А Николай, как подметила Вырубова, был спокоен: он наконец разобрался с мучительным, неотступно нависавшим над ним вопросом{64}.
Девятнадцатого июля (1 августа по н. ст.) Германия объявила войну России. Распутин телеграфировал Вырубовой для передачи Николаю и Александре: «Милые, дорогие, не отчаивайтесь!»{65} На следующий день он телеграфировал напрямую Николаю:
«О милый, дорогой, мы к ним с любовью относились, а они готовили мечи и злодействовали на нас годами. Я твердо убежден, все испытал на себе, всякое зло и коварство получит злоумышленник сторицей, сильна Благодать Господня, под ее покровом останемся в величии»{66}.
Двадцать четвертого июля войну России объявила Австро-Венгрия. Распутин послал царице обнадеживающую телеграмму: «Господь с вас своей руки никогда не снимет, а утешит и укрепит»{67}. Хотя до сих пор он изо всех сил бился за мир, теперь, когда война уже началась, Распутин стремился к победе и больше ни разу не выразил сомнения в правоте российского дела и не колеблясь утверждал необходимость сражаться вплоть до полной победы над врагами{68}.
Двадцать шестого июля он телеграфировал Вырубовой:
«Все от востока до запада слились единым духом за родину, это радость величайшая»{69}.
В середине августа Распутин вновь писал Николаю о своей уверенности, что Россия одержит победу:
«Бог мудрый через крест показывает славу, сим крестом победиши. То время настанет. С нами Бог, убоятся враги» {70}.
Неделей позже Распутин выписался из больницы и сразу же отправился в столицу. 22 августа его принял Николай {71}. С возвращением Распутина началась обычная салонная болтовня. Французский посол Морис Палеолог сообщал, что Распутин заявил царице: дескать, его чудесное исцеление – очередное доказательство заботы Бога о нем. И всех интересовало, какую позицию Распутин занимает по войне. Палеолог считал, что Распутин уговаривал Николая добиваться союза с Англией, и при этом посол, как многие представители высшего класса, не допускал мысли, чтобы у мужика имелись собственные идеи, и потому в его версии Распутин не сам пришел к такому убеждению, а попросту твердил слова, подсказанные ему князем Мещерским{72}.
«Санкт-Петербургский курьер», со своей стороны, сообщал, что Распутин не только поддержал вступление России в войну, но и сам собирается добровольцем на фронт – этот слух происходил из салона графини Софьи Игнатьевой, – и, когда он дошел до преданных Распутину женщин, они все страшно встревожились и умоляли «старца» не подвергать себя опасности{73}. Один из читателей газеты, некий И. А. Карев, служивший в ту пору в Дагестане, так взволновался, что счел необходимым лично написать Распутину:
«На днях узнал из газет, что Вы собираетесь ехать на театр военных действий – хотя каждый русский человек должен стать грудью на защиту своего Отечества и Ваше намерение есть в высшей мере благое, но подумайте, что эта стихийная война и ужас ее много уже поглотило жизней и Вы не минуете этой участи, а Вы и здесь много принесете пользы человечеству. Если Ваше желание ехать на войну непоколебимо и Вы все-таки хотите ехать туда, то с Богом, за Вас много будут молиться Богу»{74}.
Распутин, само собой, на войну не отправился, да и не собирался.
Но с той минуты он уже не колеблясь поддерживал все военные усилия России. Его записки и телеграммы Николаю и Александре на протяжении
