Йорка и разом обратившийся в пламенного приверженца Ленина (хотя формально он даже не присоединился пока к партии большевиков). Еще один лидер большевиков из морского гарнизона Кронштадта с говорящей фамилией Раскольников объединил радикально настроенных моряков (среди которых было немало анархистов) под лозунгом «Бей буржуев!». Кронштадт обеспечивал назревавший переворот ударными силами: примерно 5000 вооруженных мятежников явилось в Петроград 4 июля (17 июля по н. ст.) в 11 утра. Пробольшевистские рабочие и мятежники из Первого пулеметного полка окружили Таврический дворец, где располагался Петроградский совет. Тут явился и Ленин – с очевидной целью возглавить путч. Матросы Раскольникова промаршировали по Невскому и свернули на Литейный. Их встретили огнем, несколько человек упало замертво – первые жертвы в столице после Февральской революции. За кулисами большевики поспешно формировали теневой кабинет, готовясь к захвату власти. Команды по 10–15 человек разъезжали по городу на грузовиках и бронированных автомобилях, захватывая здания, мосты, ключевые точки. Несколько враждебных большевикам газет закрыли силой, в том числе дореволюционное «Новое время». На тот момент с серьезным сопротивлением столкнулись только бузотеры Раскольникова, но и они оправились от неожиданности и уже к 16.00 захватили Таврический дворец, где размещались Временное правительство и Исполком. Теперь, когда почти весь город перешел под контроль тех или иных пробольшевистских фракций, а силы обороны Временного правительства и Исполкома в совокупности составляли полдюжины охранников, все взоры устремились на Ленина. Уже была подготовлена петиция от большевистских фабричных комитетов с требованием передачи власти Петроградскому совету. Демонстранты перед Таврическим дворцом теряли терпение, кто-то уже крикнул Чернову, левому эсеру и министру сельского хозяйства: «Бери власть, сукин сын, пока дают!» Когда же Ленин поднимется на трибуну и провозгласит, как обещано: «Вся власть Советам!»?{124}
Но он этого так и не сделал. Как ни странно, Ленина подвели нервы – именно в тот момент, когда история звала и манила: после нескольких кратких реплик, адресованных кронштадтским матросам, он снова исчез. По сей день неизвестно, почему Ленин не воспользовался этим моментом вполне возможного политического триумфа – был ли причиной страх сцены? Или просто страх? Или же Ленин тщательно проанализировал баланс сил и пришел к выводу, что на стороне большевиков пока еще слишком мало петроградских рабочих и солдат, чтобы закрепить успех? Или – как полагает Ричард Пайпс – Ленин опасался столь откровенного акта государственной измены, потому что правительство готовилось обнародовать документы о его сделке с немцами? {125} Аргументу Пайпса придает правдоподобность тот факт, что Павел Переверзев, министр юстиции в правительстве Керенского, опубликовал первую порцию обличающих Ленина свидетельств уже 4 июля 1917 г., еще до заключительных сцен в Таврическом дворце. Хотя Переверзев, по-видимому придерживая козыри для будущего трибунала, выложил наименее взрывоопасные документы из всех, находившихся в руках правительства, их вполне хватило, чтобы «завести» Петроградский гарнизон. Регулярные войска быстро овладели столицей, разогнав пробольшевистские силы. Таврический дворец взяли верные правительству войска, мятежников из Первого пулеметного полка обезоружили, типографию «Правды» закрыли и арестовали почти 800 оппозиционеров, в том числе Троцкого и Каменева, но не Ленина.
Об аресте Ленина за «измену и организацию вооруженного мятежа» правительство распорядилось на следующий день. «Теперь нас расстреляют», – сказал Ленин Троцкому, сбрил бороду и бежал в Финляндию. Министерство юстиции готовило показательный процесс для окончательного разоблачения большевизма. Казалось, звездный час Ленина уже миновал. Большевики, по мнению немецкой разведки, вот-вот должны были превратиться в политический труп{126}.
Но Ленину повезло с врагами. По каким-то таинственным причинам Керенский так и не довел дело до суда над большевиками, и большинство арестованных вышли на свободу еще до конца лета. Ленин из своего финляндского убежища продолжал наводнять армию пораженческой пропагандой и готовить новую попытку переворота. Керенский даже сделал Ленину своеобразный комплимент: возглавив Временное правительство (и сохраняя при этом должности военного и морского министра), он распорядился после неудавшегося большевистского путча вывезти драгоценности короны из Петрограда и спрятать их в кремлевской Оружейной палате[7]{127}. Кроме того, он распорядился 7 июля отправить Романовых из Царского Села – также по соображениям безопасности.
За три месяца, прошедшие после спонсированного немцами возвращения в Россию, Ленин резко радикализировал партийную линию большевиков, осуществил две попытки переворота и внушил главе Временного правительства такой страх, что Керенский поспешил эвакуировать из столицы и семью Романовых, и их сокровища, лишь бы они не попали в руки большевиков. Впечатляющие достижения – но для Ленина это была только разминка.
Как выглядел бы политический и стратегический ландшафт России в июле 1917 г. без Ленина, т. е. если бы немцы не переправили в апреле на родину его, Крупскую, Радека, Зиновьева и прочих и не снабжали бы их деньгами на пропаганду через стокгольмский банк? Хотя наверняка ничего утверждать нельзя, некоторые ключевые факторы заслуживают рассмотрения. Во-первых, без немецкого финансирования невозможно было бы обрушить на русские армии в Европе такое количество пораженческой пропаганды, которой их бомбардировали в ту роковую весну. Хотя в Петроградском гарнизоне мятежные настроения достигли критического уровня уже к концу февраля, безо всякого немецко-большевистского влияния, на фронте в ту пору настроения были далеко не столь безнадежны и могли бы оставаться таковыми. Если бы не волнения в апреле, либералы вроде Милюкова и Гучкова могли бы возглавлять страну и в июне, и в июле, снять часть политического давления с Керенского, который пытался разрешить самые опасные политические конфликты, спровоцированные Приказом № 1, и каким-то образом примирить интересы Петроградского совета и армии. Начавшееся в июне наступление в Галиции все равно, с большой вероятностью, закончилось бы паникой при известии о немецком подкреплении и, соответственно, спровоцировало бы
