лишь узким ризалитом с вертикалью сплошного остекления лестничной клетки. Как это часто бывало, строительство сильно затянулось, и к 1935 году успели возвести лишь четыре корпуса. К этому времени архитектурный аскетизм конца 20-х – начала 30-х успел приесться, и отделку общежитий решили переработать.
Этим похвальным делом занялись И. В. Гохман, С. Ф. Кибирев и М. К. Костанди из 4-й архитектурно-проектной мастерской Моссовета[44]. Руководил мастерской И. А. Голосов, и, возможно, поэтому их проект сильно напоминал общее решение фасадов одного из наиболее известных творений Ильи Александровича – жилого дома на углу Яузского бульвара и Подколокольного переулка. Нижние этажи оформлялись подобиями пилястр, верхние членились сильными горизонтальными поясами. Узкий ризалит превратился в мощный башенноподобный объем, в угол которого были эффектно врезаны лоджии с легкими колоннадами. Но и здесь широкие замыслы в полном объеме осуществить не удалось – переделке подвергся лишь один, самый северный корпус (ныне 1-я Миусская улица, № 6, строение 3).
Завершить комплекс удалось лишь после войны. В 1952–1955 годах на 3-й Миусской улице (позже получившей имя Готвальда) шло строительство самого крупного корпуса для общежития и гостиницы Высшей партийной школы, в которую был преобразован бывший свердловский университет. Руководитель 2-й магистральной мастерской «Моспроекта» К. С. Алабян вместе с архитектором В. Скаржинским и инженером Г. Чернышевым спроектировал внушительное сооружение, центральная часть которого насчитывала одиннадцать, а боковые крылья – по восемь этажей[45]. Монументальность достигалась членением фасадов могучими пилонами, зрительно увеличивавшими высоту здания и подчеркивавшими мощь его стен. Этот сам по себе эффектный прием широко использовался московскими зодчими в начале 50-х годов. Однако в доме на 3-й Миусской (ныне Миусская площадь, № 6, строение 5) архитекторы слегка переусердствовали, усложнив композицию введением в нее раскрепованных ризалитов. Вдобавок вертикальные членения пересекались сильными горизонтальными поясами. Возникшее противоречие нарушило единство композиции [46].
У истоков обвальных традиций
Если до сего места основными бедами северного радиуса являлись театральные пожары, то начало Новослободской улицы знаменует собой переход к другой, не менее страшной напасти, характерной для Дмитровского направления, – обвалам зданий и сооружений. Одна из первых подобных катастроф произошла 8 июня 1898 года в ближайших окрестностях улицы, а точнее, в глухой по тем временам местности с мрачноватым названием – Антроповы ямы. Сегодня это место пересечения Селезневской, Новосущевской улиц и 3-го Самотечного переулка. От самих «ям» в качестве напоминания остался небольшой пруд в близлежащем скверике. Среди местных обитателей распространена легенда, что через пруд протекает подземная речка Неглинная, а потому всех, кто рискует здесь купаться, течением затягивает в трубу. На самом же деле коллектор Неглинной проходит слегка в стороне – под самим Самотечным переулком.
Здесь тихо-мирно существовали два соседних двора – С. О. Цуканова, числившийся по Селезневской улице, и А. А. Суровцева, выходивший уже на Иерусалимский проезд (ныне часть 3-го Самотечного переулка). Сегодня ни от дворов, ни от стоявших на них жалких построек не осталось и следа – на их месте тянется длинный стилобат дома № 30 по Селезневской улице.
Мирное житье соседей нарушил брандмауэр. Выполняя требования строительных норм, Цуканов взялся за сооружение высокой кирпичной стены по границе с Суровцевым. А во дворе последнего работала мастерская дамского платья, причем расположенная под легким деревянным навесом, придвинутым вплотную к границе участка, а значит, к сооружавшемуся брандмауэру (который к 8 июня достиг высоты около семи метров). Сегодня это расценили бы как вопиющее нарушение техники безопасности, но тогда на своем участке собственник мог распоряжаться как хотел.
Конечно, стена могла и не обрушиться, но она все-таки упала, конечно же именно во двор Суровцева, и, естественно, прямо на легкий навес. Произошло это около полудня, когда работа была в самом разгаре. Под завал попали пятеро работниц (в том числе девочки от 11 лет) и дворник. Сверху на эту компанию свалились трое рабочих, которые в тот момент вели кладку с лесов.
Пожарные находившейся в трехстах метрах Сущевской части примчались быстро – уже через три минуты. Явился и исполнявший должность московского обер-полицмейстера Д. Ф. Трепов (позже он войдет в историю со своим знаменитым приказом «патронов не жалеть»), распорядившийся поднять на каланче сигнал № 3 – вызов еще пяти соседних частей.
Шести пожарным командам не пришлось спасать владения Цуканова и Суровцева от пожара, от которого должен был защищать несостоявшийся брандмауэр, зато довелось попотеть на разборке руин этого противопожарного средства. На извлечение всех заваленных ушло около двух часов. Троих пострадавших с тяжелейшими травмами отправили в больницу. Прочие от госпитализации отказались, считая синяки и ссадины вещью, недостойной внимания.
Прибывшие на место городские архитекторы первым делом поводили пальцами по раствору, скреплявшему кирпичи. Им оказался обычный песок с микроскопическими примесями извести. Высокая стена представляла собой узкий штабель ничем не связанных кирпичей и просто не могла не рухнуть. Вдобавок рабочие сознались, что вели кладку без отвеса – на глазок, и никаких распоряжений на этот счет им никто не давал.
Главным виновным в этом безобразии был подрядчик, по московскому обыкновению экономивший на материалах и набиравший на простую стройку дешевую неквалифицированную рабочую силу. К ответственности следовало привлечь и будто бы надзиравшего за работами техника архитектуры Н. Д. Иванова, который (если судить по качеству работ), видимо, и не появлялся на стройке.
