демократии. Он бы в гробу перевернулся, увидев, как культурные радикалисты XXI века обращаются с его наследством. Они склоняют голову и становятся на колени перед теми, кто не гнушается угрозами и насилием остановить распространение нежелательных высказываний.
Многие из них ополчились на Курта Вестергора из-за его рисунка. Разумеется, никто не запрещает критиковать художника, называя его работу "ребячеством", "безвкусицей" и "ненужной провокацией", а самого Курта — "жалким художником", "дилетантом, стремящимся привлечь к себе внимание" или еще похуже. Таково условие любой открытой дискуссии. В то же время совершенно неправильно возлагать на Вестергора вину за то, что Дании угрожают террористы: те, кто так считает, совершенно не отличают богохульный рисунок, то есть "преступление без жертвы", по словам Салмана Рушди, от насилия и угроз, сде-лавших Вестергора жертвой преступления. У тех, кто придерживается подобного мнения, гораздо больше общего с теми, кто в 1930-х стремился любой ценой умиротворить Германию, чем со взглядами Поуля Хеннингсена. Он бы точно схватился за голову при виде их моральной и интеллектуальной капитуляции.
Поуль Хеннингсен совершенно иначе представлял себе свободу слова. Его вдохновляло учение Н.Ф. С. Грундтвига, датского теолога, поэта и политика, внесшего неоценимый вклад в развитие общественной дискуссии в Дании XIX века. Грундт-виг стал фундаменталистом свободы слова в почтенном возрасте, когда позволил повторно избрать себя в ригсдаг, чтобы бороться против ужесточения статьи о богохульстве и наказания за порнографию. Поуль Хеннингсен постоянно возвращался к Грундтвигу и его идее о том, что свободой отмечены именно те, кто нарушает общепринятые правила. "Он хотел законодательно закрепить вовсе не свободу говорить о приличных и достойных явлениях", — говорил Поуль Хеннингсен о Грундтвиге в 1939 году, когда мир готовился к войне. Германия уже регулярно вмешивалась в работу датской прессы, требуя, чтобы статьи о деятельности нацистов, подчиняющих себе одну европейскую страну за другой, были облечены в "приличную" и "достойную" форму.
"Если в действиях прессы не отмечается ни распущенности, ни злоупотребления свободой печати, то можно сказать, что ее у нас вообще нет. Такова была его позиция, удивительно правильное и крайне ценное наблюдение почтенного старика", — говорил Хеннингсен о своем источнике вдохновения.
Вместе с Грундтвигом Поуль Хеннингсен сомневался, что законодательство способно ограничить злоупотребления, сохранив при этом свободу. "Может быть, усиление ответственности, преследований и позволяет снизить число злоупотреблений, так ли это — не знаю. Лично я не встречал положительных результатов работы полиции в духовной сфере, в любом случае это приводило к уменьшению или полному игнорированию свободы слова… Свобода определенно подавляется, в то время как подавление злоупотреблений довольно сомнительно".
Уже упоминавшееся различие между словом и делом, по мнению Поуля Хеннингсена, отлично характеризовало особенности демократии и диктатуры. Этот тезис он активно использовал во время послевоенной дискуссии, когда многие требовали законодательно запретить нацистские партии, однако Хеннингсен защищал их право осуществлять свою деятельность в демократическом обществе как один из элементов свободы слова. По мнению Хеннингсена, диктатура и демократия, в частности, схожи тем, что ограничивают свободу действий индивида. В обеих системах запрещено воровать, слишком быстро ездить и избегать уплаты налогов. Как при демократии, так и при диктатуре есть запрещенные действия. Никто не может делать только то, что устраивает лично его, даже если эти действия не вредят интересам других граждан или общества в целом, хотя каждая из этих систем и по-своему определяет интересы личности и общества. Основное различие между свободным и открытым обществом и обществом, где свобода личности подавляется, заключается в безусловной свободе слова, свойственной демократии, в то время как диктатура произвольно сужает границы того, что дозволено говорить.
"Основным жизненным интересом демократии является абсолютная политическая свобода, поскольку это единственная возможность для населения создать эффективное противоядие от бессмысленного развития общества в сторону фанатизма, — утверждал Поуль Хеннингсен спустя несколько месяцев после капитуляции нацистской Германии весной 1945 года. — Следствием является то, что в демократической стране нельзя запретить нацизм, пока он законными средствами пытается приобрести последователей пропагандируемого им стиля правления, основанного на насилии и принуждении, который предпочитает демократическому… По своей природе демократия не может ставить условия и критике нацизма. Если каким-то образом затрагиваются свобода слова и политическая свобода, то тем самым пробивается брешь в единственной стене, которая защищает народовластие… Если мы допускаем, что народ единогласно не предпочтет демократическую форму правления, то по какому праву мы можем навязывать ее и при этом называть себя "демократам и"?"
Сказанное Поулем Хеннингсеном также применимо к XXI веку. Его рассуждение могло бы стать комментарием к дискуссии о запрете исламских партий вроде "Хизб ут-Тахрир" и других, борющихся за отмену демократии и введение теократии. Справедливо оно и в отношении полемики о беспокоящем многих развитии Европы, а именно о широкой поддержке законов, устанавливающих юридическую ответственность за высказывания, в которых можно усмотреть разжигание межрелигиозной розни. Такие нормы уже действуют в Великобритании, их также предлагали ввести в Нидерландах и Норвегии. В законодательстве большинства европейских стран существуют положения против "языка вражды"[12], сферу применения которых могущественные политические силы желали бы расширить, чтобы, например, рассматривать "карикатуры на пророка Мухаммеда" как преступление. Наконец, в четырнадцати европейских странах действуют законы об уголовной ответственности за отрицание Холокоста, а в США после теракта 11 сентября ограничены свободы личности и правовая защита в связи с необходимостью борьбы с терроризмом и усиления безопасности государства.
Поуль Хеннингсен опасался эффекта "снежного кома" в случае государственного вмешательства в общественно-политическую жизнь или идеологию.
