последние пять лет. Поэтому в книге я также рассказываю о своих ценностях и об ассоциациях с прошлым, навеянных карикатурным скандалом, о важных для меня отношениях, о повлиявших на меня встречах, о книгах, которые я прочитал, и странах, которые посетил. Это также попытка установить связь малой и большой историй, моей личной истории и карикатурного скандала как внутридатского события, которое приобрело мировой размах. На стыке малой и большой историй и отыскивается объяснение ранее упомянутого противоречия между моим восприятием себя как не особо конфликтного человека и мнением мировой общественности обо мне как об опасном и безответственном «возмутителе спокойствия». Поэтому в ходе повествования я заостряю внимание на процессе становления моих взглядов и полученном опыте, сформировавшем меня как личность. Я также постараюсь проанализировать недавнее прошлое времен холодной войны, как ее непосредственный очевидец, и отдельные события европейской истории, которые представляются мне важными. Например, я собираюсь подробно рассмотреть религиозный раскол в Европе XVI века как результат Реформации — протестантского бунта против католической церкви, а также более позднюю дискуссию о сомнении и вере, знании и невежестве, в ходе которой родилось представление о терпимости — толерантности, а следствием стала эпоха Просвещения XVIII века.
Разумеется, на меня сильно повлияли такие социально-политические процессы в Дании 1960—1970-х, как массовые протесты молодежи, ее борьба против авторитарных тенденций в обществе, а также типичные для того времени мечты о либерализации и партнерстве. Но решающую роль в формировании моего мировоззрения сыграли знакомство с СССР в 1980 году, брак с советской гражданкой и изучение правозащитного движения в Советском Союзе. Полученный за железным занавесом опыт укрепил меня в главном убеждении — что у людей гораздо больше общего, нежели разделяющего их частного, хотя культурные, религиозные и исторические различия, казалось бы, свидетельствуют об обратном.
Это, однако, не означает, что нужно сбросить со счетов культуру и историю. И то и другое всерьез влияет (как положительно, так и отрицательно) на структуру и функционирование общества. Одни культуры придают большее значение свободе личности, другие ратуют за приверженность коллективу. Культура и история зачастую играют весомую роль в конфликтах, их могут использовать, чтобы оправдать подавление прав личности, но при этом они не являются вечными и неизменными величинами. Культуры хотя и медленно, но меняются. Вспомните такие страны, как Испания, Греция, Португалия, где еще несколько десятилетий назад господствовал авторитарный режим, где военная хунта сумела захватить власть, инакомыслящие томились в тюрьмах, а женщина не располагала равными правами с мужчиной. Сейчас все они — члены ЕС. Или вспомните Южную Корею и Чили, где во времена диктатуры политическая оппозиция жестко подавлялась действовавшим режимом. Сегодня это правовые государства с открытым обществом. Эти примеры призывают нас быть осторожнее в оценках, когда под воздействием имеющихся стереотипов мы попытаемся охарактеризовать какую-либо культуру как «несовместимую с демократией и свободой».
Развернувшаяся в наше время дискуссия об исламе и мусульманах напоминает мне споры о коммунизме и русских в СССР времен холодной войны. Раньше было принято считать, что на Западе больше внимания уделяется политическим и гражданским правам, в то время как по другую сторону железного занавеса возобладали права социальные — на работу, жилище, бесплатную медицину и образование, и потому представители западного империализма критиковали Восточный блок за нарушение прав и свобод личности. Похожее намерение достичь компромисса между фундаментальными правами и гендерным равенством отмечается и в более поздней дискуссии о мультикультурализме в западном мире, а также в споре о «карикатурах на пророка Мухаммеда», хотя это намерение не всегда четко формулируется.
Во времена холодной войны Советский Союз считался «врагом свободы». Коммунизм воспринимался как враждебная человеку идеология, политические системы Запада и Востока неизменно противопоставлялись друг другу, однако мне казалось, что мои друзья и знакомые среди русских в СССР искали именно той свободы и того равенства перед законом, которые вытекали из существующих во всем мире представлений о правах человека. И все же на Западе бытовало мнение, что у русских есть особый ген, ответственный за стремление к подавлению личности, и что они не приспособлены к жизни в демократическом обществе, где уважаются права и свободы каждого гражданина.
То же самое относилось к так называемой школе самосознания в советской науке, которая отстаивала и всячески продвигала тезис о необходимости описывать и анализировать СССР исходя из его уникальных исходных условий. Одним из последствий стало согласие общества с подавлением прав и свобод личности, поскольку русские якобы устроены иначе, чем народы западных стран, и поэтому политику Советского Союза в отношении своих граждан нельзя мерить по западной мерке. В результате многие даже представить не могли, чтобы режим пал вследствие народного восстания, однако оно в конце концов произошло. Чтобы хоть как-то привести свои теоретические выкладки в соответствие с реальностью, «школе самопонимания» пришлось полностью выключить из общественной жизни советское правозащитное движение и прочих диссидентов. Критиков системы называли «прислужниками Запада», утверждали, что их нельзя принимать всерьез и что они позволили втянуть себя в большую политическую игру Запада против Востока. То же самое в начале XXI века говорят о борцах за права человека и критиках ислама в мусульманском мире. Но истина в том, что перемены не наступят, пока люди не смогут свободно говорить то, что думают, без страха перед репрессиями.
Начиная с правления Михаила Горбачева Кремль принялся пропагандировать многое из того, что раньше запрещалось и подвергалось порицанию, и многие бывшие критики системы приняли участие в работе над новыми российскими законами, призванными гарантировать фундаментальные права граждан. Не знаю, произойдет ли то же самое в исламском мире, но значительная часть населения Ирана в 2009 и 2010 годах оказалась не готова принять
