Жестокость Мустафы
После рыцарского поединка слава Капитана Темпесты выросла, и теперь его стали считать лучшей шпагой Фамагусты. Орды турок продолжали осаду несчастного города, но, против ожиданий осажденных христиан, с гораздо меньшей интенсивностью.
Казалось, после поражения Дамасского Льва осаждавшие подрастеряли свой пыл. Они уже не бросались на приступ с недавним ожесточением, да и бомбардировки стали намного слабее.
Главнокомандующий ордами варваров Мустафа не выезжал каждое утро после молитвы, как раньше, осматривать штурмовые колонны и не показывался среди артиллеристов, чтобы подбодрить их своим присутствием.
Над огромным лагерем не разносились больше дикие крики, обычно кончавшиеся бешеным улюлюканьем, означавшим «смерть и истребление врагам Полумесяца». Даже боевые трубы притихли, и не слышно было барабанной дроби кавалерии.
Казалось, кто-то отдал несметному войску приказ соблюдать полную тишину.
Христианские командиры тщетно пытались объяснить эту загадку. Это не было время Рамадана, мусульманского праздника, во время которого почитатели пророка прерывают даже военные действия, чтобы предаться молитве и посту.
Не могло быть и такого, чтобы великий визирь отдал приказ соблюдать тишину ради скорейшего выздоровления Дамасского Льва, который, в конце концов, был всего лишь сыном паши.
Капитан Темпеста и его лейтенант ждали объяснения этого из ряда вон выходящего факта от Эль-Кадура, который один мог что-то сказать, но араб после того ночного разговора в Фамагусте не появлялся.
Неожиданное бездействие неприятеля не прибавляло мужества осажденным: запасы еды в городе таяли и голод все сильнее заявлял о себе. Особенно страдали те жители, чей рацион и так много недель состоял из оливкового масла и вываренной кожи.
Прошло немало дней, когда противники обменивались всего лишь редкими выстрелами из кулеврин. Однажды ночью, когда Капитан Темпеста и Перпиньяно дежурили на бастионе Сан-Марко, они увидели, что к ним по разрушенному турецкими минами эскарпу с ловкостью обезьяны карабкается какая-то тень.
– Это ты, Эль-Кадур? – спросил Капитан Темпеста, на всякий случай опустив аркебузу, которую уже приладил к парапету, запалив фитиль.
– Да, господин, – отозвался араб. – Не стреляйте.
Он уцепился за зубец стены, легко вылез на парапет и спрыгнул прямо под ноги Капитану Темпесте.
– Вы, наверное, беспокоились, почему меня так долго нет, хозяин? – спросил араб.
– Я уж думал, тебя разоблачили и убили, – ответил Капитан Темпеста.
– Будьте уверены, господин, они во мне не сомневаются, – сказал араб. – Хотя… в тот день, когда вы вышли на поединок с Дамасским Львом, они видели, как я заряжаю пистолеты, чтобы убить его, на тот случай, если вы его раните.
– Как он? Поправляется?
– Должно быть, у Мулея-эль-Каделя толстая шкура, господин. Он уже выздоравливает и через пару дней снова вскочит на коня. О! У меня есть еще одна важная новость, которая вас очень удивит.
– Что за новость?
– Поляк тоже быстро поправляется.
– Лащинский? – в один голос воскликнули капитан и лейтенант.
– Он самый.
– Значит, тот удар сабли его не сгубил?
– Нет, господин. Похоже, у Медведя Польских Лесов крепкие кости.
– И его не прикончили?
– Нет, он отрекся от Креста и принял веру в пророка, – ответил Эль-Кадур. – У этого авантюриста безразмерная душа, он одновременно поклоняется и Кресту, и Полумесяцу.
– Презренный тип! – возмущенно воскликнул Перпиньяно. – Сражаться против нас, своих братьев по оружию!
– Как только он выздоровеет, его сделают капитаном турецкого войска. Ему пообещал это звание один из пашей.
– Этот человек, наверное, смертельно меня ненавидит, хотя я не сделал ему ничего плохого, разве что…
– Что такое, капитан? – спросил венецианец, поскольку тот вдруг неожиданно умолк.
Вместо ответа Капитан Темпеста спросил у араба:
– Пока ничего?
– Ничего, господин, – с отчаянием произнес Эль-Кадур. – Я не знаю, почему они держат в тайне место, где находится синьор Л’Юссьер.
– Но не может такого быть, чтобы этого никто не знал, – вздохнул Капитан Темпеста. – А что, если его убили? О боже! Даже подумать страшно!
– Нет, господин, он жив, это точно. Думаю, его держат в каком-нибудь из береговых замков, в надежде заставить его принять ислам. Он ценный воин, и
