– А какие развлечения у турецких женщин? Они заперты в гаремах, вдали от городского шума, как заживо погребенные. Им быстро надоедают и изысканные ароматы, и танцы невольниц, и рассказы старух. Ими овладевает глубочайшая скука и властное желание сильных, а значит, жестоких эмоций. Им начинает нравиться зрелище людских страданий, они мечтают о крови и убийствах и постепенно становятся черствыми и злыми. Я провела юность в гареме своего дядюшки. Разве я могла вырасти другой, не такой, как все турчанки? Да все мы одинаковы: что турчанки, что христианки.
– О! – вскричала герцогиня и энергично махнула рукой, словно отметая такой довод.
– Послушай, эфенди. Однажды юная и очень красивая христианка шестнадцати лет от роду резвилась на берегу Средиземного моря под присмотром гувернантки. И вдруг из-за скал стремительно, как газели, выскочили пираты, не обращая никакого внимания на летевшие в них стрелы стражников замка. Они убили гувернантку, а девушку похитили. Она не была турчанкой, она была из знатного итальянского рода. Несмотря на все ее мольбы и слезы, ее привезли в Константинополь и продали как рабыню управляющему султана. Ее красота поразила Сулеймана, и он сделал ее своей любимой женой. Девушка забыла свою страну, свою религию, отца, который, наверное, ее оплакивал, и очень быстро ею овладела все та же глубочайшая скука. Этот недуг поражает не только турчанок. И христианка стала настоящим жестоким монстром. Когда она почувствовала, что все завидуют роскоши и благополучию, которые она любила выставлять напоказ, ее жизнь превратилась в сплошное исполнение смертных приговоров. Фавориток своего супруга и повелителя она передушила шелковым шнурком и велела бросить в Босфор. Дочерей Сулеймана она тоже не пощадила: эта тигрица в юбке однажды ночью выбросила их в Черное море, зашив в один мешок с петухом и котом, чтобы их агония была мучительной. Что еще? Она с улыбкой повелела зарезать старших дочерей султана прямо в его шатре, благо он в то время был на войне. И с той же улыбкой, даже со смехом, она пыталась отравить юного наследника трона, угостив его засахаренными фруктами. Так кто она была – турчанка или христианка? Скажи, эфенди!
– А как ее звали?
– Курремсултана.
– Иными словами, Роксолана.
– Да, и так ее тоже называли.
– Может, она надышалась отравленным воздухом Босфора, – сказала герцогиня.
– Может быть, может быть… Ах!
– Что, госпожа?
– Я забыла кое-что очень интересное.
– Что?
– Ты ведь друг Дамасского Льва.
– Я уже тебе говорил.
– И ты утверждаешь, что не побоялся бы сразиться с этим непобедимым смельчаком?
– Думаю, не побоялся бы, – ответила герцогиня, которая держалась настороже, поскольку не понимала, к чему клонит эта странная женщина и чего она добивается.
– Видишь ли, эфенди, порой после обеда меня одолевает та же кровожадная скука, что так часто мучила Роксолану. Я турчанка, следовательно, имею на это больше оснований, чем Курремсултана.
– Не понимаю, госпожа.
– Я бы хотела увидеть, как ты сразишься с капитаном Метюбом, который хвалится, что он лучший фехтовальщик в войске моего дядюшки.
– Если ты того хочешь, госпожа, – отозвалась герцогиня, едва заметно нахмурив брови.
И прошептала про себя:
– Эта женщина заставляет дорого платить за свои обеды. Вероятно, для аппетита за ужином потребуется мертвец?
Хараджа встала и сказала, подойдя к развешенному на стене оружию:
– Смотри, эфенди, здесь есть любое оружие, какое только может пожелать такой воин, как ты: ятаган, персидский кинжал, оружие с прямыми лезвиями из Франции и Италии, кинжалы. Мой капитан владеет всеми, значит, дело за тобой: ты должен выбрать себе оружие.
– Я выбираю прямой клинок, так я смогу лучше всего показать свое искусство, – сказала герцогиня.
– Метюб владеет и прямым клинком, и турецкой кривой саблей, – почти небрежно заявила Хараджа.
Однако в ее голосе все-таки прозвучала нотка раскаяния. Она подошла ближе и сказала, пристально глядя на герцогиню:
– Милый капитан, скажи по совести, ты действительно настолько в себе уверен? Мне будет очень жаль, если ты, такой молодой и красивый, падешь мертвым к моим ногам.
– Хамид-Элеонора никого не боится, – гордо отвечала герцогиня. – Зови своего капитана.
Хараджа ударила серебряным молоточком в бронзовый гонг, подвешенный на консоли, и холодно приказала прибежавшему тотчас слуге:
– Пусть скажут капитану Метюбу, что я жду его здесь. Хочу полюбоваться, как он будет рисковать жизнью.
17
