назад вышло так, что ответственные лица с Центрального телевидения предложили мне стать ведущим «Песни года» – главной музыкальной программы страны. В отечестве стало модно разводить дискуссии по любому поводу, изображать перестроение, на этом фоне советская песня с одними и теми же авторами и допущенными до телеэкрана тремя десятками исполнителей сильно напоминала стоячее болото, за это дежурным по культуре могли навалять. В музредакции ЦТ подсуетились, и решено было заменить объявляющих номера дикторов на журналиста, хоть что-то понимающего в музыке (а я делал вид, что понимаю).
Ведущий должен был придать передаче полемичность, точнее – видимость полемичности, поскольку на самом деле никто ничего менять не собирался. Другими словами, обострить, не обостряя. Задача дурацкая, но именно этим она меня поманила. Стало интересно, смогу ли сварить бульон из неразбитых яиц. Получив один-единственный урок по поведению в кадре (не сутулься, не верти микрофон, не размахивай свободной рукой, не наклоняй голову, а то появляется второй подбородок, не гнусавь, не хихикай, у тебя смех противный, стой к камере левой стороной, потому что левый профиль у тебя еще более-менее, а с правым совсем беда), я был выпущен в эфир, где состроил вдумчивую физиономию и погнал пургу. Причем гнал ее одновременно и на Центральном телевидении, и в центральных газетах.
Представляю вам образец глубокомыслия 1987 года.
Известно: личностные качества имеют в искусстве первостатейное значение. Их не оставишь за кулисами или за кадром, они явятся вместе с тобой – и лучи рампы, а тем более телевизионный крупный план еще и выделят, подчеркнут их. Уровень нашей музыкальной эстрады зависит от личностного уровня работающих здесь людей, который, в свою очередь, напрямую связан с уровнем профессионализма.
Не так давно по телевидению шел фильм-воспоминание о Майе Кристалинской. Наверное, должно было пройти немалое время, многое в жизни и музыке измениться, чтобы сейчас, глядя черно-белую пленку, понять, какие возможности скрыты во внешней статике, если есть внутренняя гибкость. Мы отвыкли от чуть заметного жеста, от легкого движения губ, от намека… Нам не хватает исполнителей, не певцов, а именно исполнителей! Вдумайтесь, всмотритесь, сколь богата самыми разными чувствами и оттенками чувств реальная наша жизнь – и насколько беднее палитра чувств на эстраде.
Разумеется, каждый автор хочет написать шлягер; это в порядке вещей. Но чтобы стать шлягером, песня должна угодить множеству совершенно разных людей. Как быть? Многие композиторы и поэты идут на сознательную нивелировку, на упрощение. Одни делают это радостно и без усилий, ибо только в рамках стандарта чувствуют себя уверенно. Другие ценой немалого напряжения, ломая себя, подгоняют к среднеарифметическому уровню свое музыкальное и поэтическое мышление. Вот так и растет, набирая силу, этот поток. И присматриваясь к «камушкам», которые он несет, все чаще обнаруживаешь их сходство.
Ходил занятный слух, будто композитор Френсис Лей имел претензии к советскому коллеге в связи с тем, что первые три ноты известной всему миру «Лав стори» совпадают с тремя нотами популярной у нас песни. Три ноты – смехота! А что сказать о целых музыкальных фразах, отрывках, совпадающих один к одному? Те, кто интересуется зарубежной эстрадой, вполне могли обнаружить ласкающие слух приметы незаконного родства наших и «ненаших» шлягеров. Ноты стали липкими.
Иногда, впрочем, и не различишь, сознательный это плагиат или просто срабатывает установка на стертость музыкальной мысли, на ширпотреб. Работает система типового проектирования модных песен, и тут иной раз рискованна сама возможность написать что-то выходящее за рамки стандарта. Внутренний сторож говорит: не мудри, делай «верняк». И авторы в самом деле не мудрят. Все, что написано, должно идти в дело: ни ноты в отходы. Стыд порой запрещает то, чего не запрещают законы, утверждали древние. Сегодняшняя песенная лихорадка заставляет стыд умолкнуть.
А кто вообще сказал, что советскую песню любят и непременно будут любить? Обстоятельства складываются так, что сейчас, в период духовного углубления, песни низкого художественного уровня вместе с подобными им исполнителями начнут казаться неуместными. Потому что они не дадут пищи нашим мозгам и сердцам, тренирующимся с возрастающей нагрузкой. И чем больше людей окажутся втянутыми в такие тренировки, тем насущнее станет для песни необходимость пересмотреть систему ценностей. Вот тогда-то ей, быть может, придется бороться за место под солнцем.
Спору нет, песня нужна разная. Песня-призыв и песня-игра, песня-размышление и песня-фантазия…
Но во всех случаях это должно быть произведение искусства, удостоверяющее интересную, ищущую личность – вернее, личности его создателей. И предполагающее такую же личность слушателя. Не нужна только песня, текст которой утверждает скудость мысли, а музыка – бедность чувств.
Такая песня оскорбительна.
У журналистов, да и не только у них, есть простительная особенность: если долго токуешь одно и то же, сам начинаешь в это верить. Сначала я приписал архитектуре способность улучшать общественные нравы, а следом возвел эстрадную песенку в ранг проповедника, что было еще большей ахинеей. Увлекся, однако.
Впрочем, от меня как музыкального ведущего-по-лемиста (показываем пальцами кавычки) толк все-таки был. Мы с редактором программы Нонной Нестеровской впервые воткнули в телевизионный эфир «Машину времени». Ее уже все прекрасно знали и даже видели в кино, но домашний голубой экран –
