распутывал веревку, приобрел жестокую боль в пояснице и с трудом справился с желанием плюнуть и отправить груду каната за борт. Ничего не поделаешь, сам виноват.
Вместо большого выбросили малый якорь, позже, после установки весла, извлекли и его и вернулись на курс.
Править укороченным веслом неудобно и ненадежно, и основная роль перешла теперь уже к левому, целому, а правое застопорили в нейтральной позиции.
Ветер не утихал, но парус по-прежнему был зарифлен, поэтому мы двигались медленно. Все очень измотались и нуждались в отдыхе.
Проблема воды становится острой. Введен строгий режим: пол-литра на сутки в личную фляжку.
Немного, правда, перепадает и сверх того, из общественной, камбузной канистры. Но и здесь порядок теперь иной. Раньше к завтраку заваривался и чай, и кофе, и каждый пил, что хотел и сколько хотел. А сейчас Карло кипятит точно отмеренную порцию, распределяет ее – и делай со своей частью что желаешь, заваривай что угодно, или просто хлебай кипяток, или вылей его во фляжку, оставь на потом, увеличь свой персональный запас.
Это еще не муки жажды в полном смысле слова, когда ни о чем другом не можешь думать, когда возникают миражи и галлюцинации, – но уже постоянно, сквозь все твои разнообразные мысли потихоньку пробивается, словно зуб ноет: «Пить, пить, пить…» А вокруг океан, миллиарды тонн воды, вода плещет, качает тебя, брызжет тебе в лицо, она – как локоть, который не укусишь, и от этого еще трудней.
Французский врач Ален Бомбар утверждал, что в крайнем случае можно и морской водой обходиться…
Да, уж коль нам нехорошо, то каково же было Бомбару! У него ведь неделями не было во рту ни капельки! И он сознательно устроил себе такое, он, выходит, и ради нас старался, ставя свой опасный опыт, отправляясь в океан без еды и питья на резиновом «Еретике».
Помочил перед сном губы остатками воды, лег и думал о Бомбаре, о силе идеи – научной ли, гражданской ли, – которая способна подвигнуть человека на, казалось бы, невозможное, и чем идея значительней, тем больших жертв она требует и тем, как ни парадоксально, легче их приносить, – а потом, по принципу контраста, мне приснилось совсем неожиданное.
Приснилось, будто я проснулся, поворочался и решил вылезти из хижины покурить. На крючке у входа, вместе с курткой и брюками, висела моя фляжка. Впрочем, нет, она не висела, ее держали в руках, из нее пили…
Тут я пробудился по-настоящему, в холодном поту, испытывая жуткий стыд и счастливое облегчение одновременно. Мои товарищи мирно спали рядом, они не знали, как чудовищно, пусть и невольно, я их только что предал, – до чего мне было горько и до чего радостно, как я молил их мысленно о прощении, как я любил их, мужественных, стойких, славных моих друзей!
Настало утро, вернулись будничные заботы.
Парус постановили не трогать, пусть остаются рифы, пока не приведем в порядок весла.
Снабдили левое, укороченное, палкой и веревкой, веревку пропустили через блок, – соорудили, таким образом, систему дистанционного управления: ногой натягиваешь веревку, рукой тянешь палку, – вахтенный похож отныне на дергунчика, на марионетку-плясуна.
Правое весло по-прежнему ходит туго, где-то заедает его, затирает, и Карло предложил устроить ему назавтра профилактический осмотр.
Вожусь с брезентовыми стенками, они значительно пострадали и на корме, и на носу.
С кормой плоховато. Волны разгуливают под мостиком.
К вечеру ветер настолько разошелся, что даже с зарифленным парусом управляться стало трудно – нас волокло то к северу, то к югу. Это вынудило организовать двойную вахту: вдвоем по два часа. К рассвету, правда, ветер поутих, но волны остались. Огромные, они словно наверстывают все, что упустили за предыдущие дни.
Тур, Норман, Карло и Жорж долго мучились с правым веслом, стараясь вытянуть его, но ничего не получалось. Позвали меня и Сантьяго на помощь. Вшестером тоже сил не хватало. Надумали использовать тали – дело пошло. Приподняли весло сантиметров на сорок – и поняли, насколько мы удачливы.
В веретене весла была глубокая выемка, борозда, рана с рваными краями, просто удивительно, как оно держалось до сих пор, как не переломилось одновременно с левым!
Приподнятое из рогатки уключины, оно отлично вертелось. Только саблевидная рукоять вздернулась, пришлось ее перевернуть вверх кривизной, иначе рука не доставала. Так нам теперь и плыть – один руль укороченный, зато другой удлиненный.
Верный своему пристрастию, я опять вернулся к ремонту брезентовой стенки. Волны бесились, накрывали с головой, и я чувствовал, как страховочный линь натягивается в струну, – это вода, уходя с кормы, пыталась захватить меня с собой.
Заплатку, которую раньше ставил за пятнадцать минут, я привязывал более полутора часов. Глаза щипало, в горле пересохло, появилась изжога от морской воды. Ничего, брезент – вещь полезная, теперь-то все его оценили, а раньше, бывало, посмеивались: тряпочка против океана!
Тряпочка, а выручает.
Ветер вновь усилился к вечеру, опять в одиночку было не справиться с веслом, и парус начинал полоскать. Хотели продолжить двойную вахту, но Жорж предложил:
– Буду спать на крыше, если что – будите.
