ГЛАВА ВОСЬМАЯ о кисмете, что значит рок, в которой только дурак мог бы усмотреть мистику
Клянусь скакунами, задыхающимися на бегу!
Молитва ваша услышана, — отвечал Аллах, — идите по пути правому и не следуйте за неверными.
— Ну? — спросил Ван-Сук Застрялова.
— Ну, что ж? — ответил тот раздумчиво.
— Да-а, — певуче протянул Гурьев.
— И вот, — продолжал голландец.
— Ге-ге-ге! — покачал головой идеолог.
— Пфу! — плюнул певчий прапорщик. — Дела-а!
Ван-Сук оглянулся на закрытую дверь, затрясся и шепотом сказал:
— Ко-о-нец, не будь я Голубой рыбой! Ш-ш! Хватит! Тиш-ше!
Все задумались. Впрочем, ненадолго, так как за окном раздался скрип арбы, и экономист вышел последить за выгрузкой горючих материалов, главным потребителем которых была яхта «Паразит». Дюжий амбал скатывал со спины на землю бочки с нефтью. Двор пустовал. Будто черный мор прошел над трапезондскими контрабандистами! Число их резко упало. Только заядлые специалисты изо дня в день посещали торговый дом Ван-Сук и Сына на предмет мелких покупок. Эти храбрецы были неуязвимы; они вывозили свои покупки в Россию какими-то тайными морскими «тропками», лишая таким манером «Сук и Сына» вторичной добычи. Большинство контор закрылось. Оставшиеся тоже дышали на ладан, но были убеждены, что кризис минует, и горизонт очистится от голландских туч, тем более что Ван-Сук еще не отказался от хорошего отступного.
У ворог караван-сарая сидел его бывший хозяин Хайрулла-Махмуд-Оглы. Он снова был печален, и отвислый живот унылыми складками ниспадал на его ноги. Глаза Хайруллы-Махмуд-Оглы горели отчаянием, и его уже не радовала прекрасная сделка с учтивым голландцем, господином Ван-Суком и сыном его — юношей с глазами рыбы и языком змеи! Это он, а не кто иной, соблазнил старика, бедного Хайруллу-Махмуд-Оглы, заняться на старости лет молодым контрабандным промыслом! Это он, Хайрулла-Махмуд-Оглы, дрожа и поминая аллаха, выехал в Черное море, чтобы увидеть на тридцатой миле встречную фелюгу и из рук в руки получить звенящие монеты! Это на него, Хайруллу-Махмуд-Оглы, и двух сотоварищей налетел, как дикий шайтан, безумный корабль, — и люди, похожие на иблисов, крича и плюясь и изрыгая зловонное пламя, ограбили до нитки несчастную фелюгу!
А где твоя борода, о Хайрулла-Махмуд-Оглы? Где твоя борода, услада и достоинство правоверного?.. Увы, Хайрулла-Махмуд-Оглы! Увы и ах! Ты хранишь в памяти своей злобное сверканье ножниц и железный их лязг, и бурливый обратный след беспарусной лодки, свершившей злое дело… Да иссушит руку святотатца священный огонь, да разверзнет аллах громы и хляби над нечестивцами! Да не оскудеет ненависть его, да посеет он в сердцах их мужество жабы и шакала и да поразит их и потомство их бесплодием!.. — Так, задним числом, проклинал старый турок своих оскорбителей, не зная, что часть его проклятий взошла раньше, чем он посеял… Кисмет, кисмет!..
…Из ворот вслед за двумя арбами, прогромыхавшими по деревянному настилу через арык, вышли Ван-Сук, Застрялов и Гурьев. Если бы проклинатель знал английский язык, он понял бы, со свойственной ему проницательностью, что голландец продолжает давно начатый разговор:
… — И вообще, мне претит эта безрассудная романтика! Вместо болтливого гишпанца должен быть поставлен дельный человек.
— Ясно — так! — согласился Гурьев. — Тем более, что на море сейчас— сезон.
— Мы упускаем рынок, мы упускаем рынок! — пояснил Застрялов, слегка рыдая, — он как-то странно уплывает из-под нас! Потеря рынка — смерти подобна…
— Ничего, господа, ничего, не будь я Голубой рыбой! — сказал голландец. — Это — только переходное время.
— Time is money![12] Имеется спрос и отсутствует предложение!
— C'est la vie! — бросил Гурьев, — Наши мерзавцы-пираты поговаривают о дивидендах!
— Тиш-ше! — насупился голландец, — мы будем играть на понижение!..
